Речь у нас пойдёт в особенности о Греции, так как древнегреческий язык играет особую роль в истории формирования литературных языков Рима и Европы, а Древняя Греция по праву считается колыбелью современной цивилизации: её науки, культуры и философии. Имена Платона, Аристотеля, Сократа и многих других древнегреческих философов знакомы, наверное, любому человеку, даже бесконечно далёкому от высоких материй. По этой причине именно древнегреческая, а вовсе не скандинавская традиция лежит в основе ключевых мотивов и образов творчества Толкина, и в первую очередь, именно с Древней Грецией связано Великое Кольцо Силы, вокруг которого разворачиваются драматические события «Властелина Колец».
ВСТУПЛЕНИЕ
Одна очень поучительная история
2 фрюктидора VII года Республики, то есть 2 августа 1799 года, незадолго до знаменитого бегства Наполеона из Египта, в форту Рашида, что располагался в семи километрах от города Розетты (современный Рашид – районный центр Бухейра), наполеоновские солдаты по приказу офицера генштаба Бушера возводили оборонительные сооружения, пытаясь закрепиться на побережье и удержать позиции от наступающих англичан и турок. И вот, на некоторой глубине сапёры обнаружили древний камень из чёрного базальта, покрытый таинственными письменами. Впрочем, французские офицеры, руководившие работами, обнаружили, что по крайней мере треть надписи им хорошо знакома, так как сделана она была на древнегреческом языке (вторая треть – древнеегипетские иероглифы, а остальное – демотическое письмо), который был составной частью классического дворянского образования любой европейской страны. Благодаря этому же образованию французы сразу поняли историческое значение этой находки, а после победы англичан вынуждены были передать её победителям, которые тоже понимали значимость Розеттского камня. Благодаря ему через четверть века, в 1824 году Шампольон расшифрует египетскую иероглифику и вручит человечеству ключ к древнеегипетской культуре [Королёв 2002: 51-52].
История эта – одна из многих, которые демонстрируют важность изучения древних языков и их применение в самых неожиданных местах, а также роль, которую в этом играет именно древнегреческий. Кроме того, как метко сказано в не менее знаменитом учебнике древнегреческого языка, «изучение древних языков развивает ум, а потому оно и введено в культурных странах» [Соболевский 2000: 316].
Письма Толкина
Начнём мы с писем, где есть буквально пара любопытных высказываний о роли древнегреческого и латыни в становлении литературного мировоззрения Дж. Толкина. Одно из них, из письма Наоми Митчисон от 25 апреля 1954 года, касается основы для изобретённого Толкином «эльфийского» языка:
«The archaic language of lore is meant to be a kind of “Elven-latin”, and by transcribing it into a spelling closely resembling that of Latin... Actually it might be said to be composed on a Latin basis with two other (main) ingredients that happen to give me 'phonaesthetic' pleasure: Finnish and Greek. It is however less consonantal than any of the three. This language is High-elven or in its own terms Quenya (Elvish)» [Letters, 144] – «Архаический язык знаний – это нечто вроде “Эльфийской латыни” и при транслитерации близок латинской орфографии… Я бы сказал, что он создан на основе латинского языка с добавлением ингредиентов из двух других, которые волей случая доставляют мне эстетическое удовольствие: финского и греческого».
То, что Толкин опирался прежде всего на латынь, неудивительно, учитывая роль латинского языка в европейской культуре, но древнегреческий также широко представлен в грамматике Квенья, о чём я подробно пишу в специальной публикации «Греческие элементы в эльфийских языках».
Однако более важным является замечание из письма Томпсону от 14 января 1956 года о роли греческого в понимании глубокой связи языка и поэтического текста: «It was just as the 1914 War burst on me that I made the discovery that 'legends' depend on the language to which they belong; but a living language depends equally on the 'legends' which it conveys by tradition. (For example, that the Greek mythology depends far more on the marvellous aesthetic of its language and so of its nomenclature of persons and places and less on its content than people realize, though of course it depends on both. And vice versa. Volapük, Esperanto, Ido, Novial, &c &c are dead, far deader than ancient unused languages, because their authors never invented any Esperanto legends)» [Letters, 180] – «Как раз в самом начале Войны я обнаружил, что “легенды” зависят от тех языков, которым они принадлежат; но живые языки в равной степени зависят от “легенд”, передаваемых из уст в уста (так, например, греческая мифология куда больше, чем полагают некоторые, определяется чудесной эстетикой древнегреческого, его топонимикой и именами персонажей, а не содержанием, хотя, разумеется и содержанием тоже. А вот Волапюк, Эсперанто, Идо, Новиаль и т.д. и т.п. – это мёртвые языки, более мёртвые, чем древние, которые больше никто не использует, потому что авторы этих искусственных языков не создали ни одной легенды эсперанто».
Учитывая, что соотношение слова и текста — один из столпов творческого метода писателя, именно древнегреческий, а не скандинавский, является основополагающим в создании мира Средиземья.
АНТИЧНЫЕ ИСТОКИ
Музыка Айнуров
Кратко суть этого мифа Дж. Толкин изложил в первой редакции «Айнулиндале»: «Behold, Ilúvatar dwelt alone. Before all things he sang into being the Ainur first...» [A: 52] – «Итак, Илуватар пребывал в одиночестве. Прежде всего он песней создал Айнуров». И в начале второй книги «Сильмариллиона» ‒ Валаквенте: «In the beginning Eru, the One, who in the Elvish tongue is named Ilúvatar, made the Ainur of his thought; and they made a great Music before him. In this Music the World was begun; for Ilúvatar made visible the song of the Ainur, and they beheld it as a light in the darkness» [Silm: 15]. ‒ «В начале Эру, которого Эльфы именуют Илуватар, создал своею мыслию Айнуров, а они создали пред ним Великую Музыку. С этой Музыки начался Мир, ибо Илуватар сделал песню Айнуров видимой, и они узрели её светом во тьме».
Musica mundane в Античности
Идея музыки мира (musica mundana) возникла именно в Античности. Так, Платон в трактате «Государство» описывал небесные сферы, образующие веретено на коленях Ананки: «Вращается же это веретено на коленях Ананки (Необходимости). Сверху на каждом из кругов веретена восседает по сирене; вращаясь вместе с ними, каждая из них издает только один звук, всегда той же высоты. Из всех звуков — а их восемь — получается согласие единой гармонии (μίαν ἁρμονίαν συμφωνεῖν). Около сирен на равном от них расстоянии сидят, каждая на своем престоле, другие три существа — это мойры, дочери Ананки: Лáхесис, Клотó и Áтропос — во всем белом, с венками на головах. Они поют, [накладываясь] на гармонию сирен (ὑμνεῖν πρὸς τὴν τῶν Σειρήνων ἁρμονίαν): Лахесис о прошлом, Клото — о настоящем, Атропос — о будущем» (Государство 616b-617d). А в диалоге «Тимей», где подробно описывается создание демиургом вселенной, музыкальная гармония уподобляется строению душ: «Гармонию, пути которой сродны круговращениям души, Музы даровали каждому рассудительному своему почитателю не для бессмысленного удовольствия – хотя в нем только и видят нынче толк, – но как средство против разлада в круговращении души, долженствующее привести ее к строю и согласованности с самой собой» (Тимей 47d). Учитывая же, что души, согласно Платону, произошли от звёзд, то «музыка сфер» исходит непосредственно от движения небесных светил.
Об этом же говорил и Аристотель: «Движение [светил] рождает гармонию (ἁρμονίαν), поскольку возникающие при этом [движении] звучания благозвучны (σύμφωνοι ψόφοι) <…> скорости [светил], рассчитанные в зависимости от расстояний [между ними], выражаются числовыми отношениями консонансов (τοὺς τῶν συμφωνιῶν λόγους)» (О небе II, 9).
Идеи эти восходят к знаменитому учению Пифагора, про которого Ямвлих пишет: «Себя же самого сей муж организовал и подготовил к восприятию не той музыки, что возникает от игры на струнах или инструментах, но, используя какую-то невыразимую и трудно постижимую божественную способность, он напрягал свой слух и вперял ум в высшие созвучия миропорядка (μεταρσίαις τοῦ κόσμου συμφωνίαις), вслушиваясь и воспринимая всеобщую гармонию сфер (τῆς καθολικῆς τῶν σφαιρῶν ἁρμονίας) и движущихся по ним светил и их согласное пение (какая-то песня, более полнозвучная и проникновенная, чем песни смертных!), раздающееся потому, что движение и обращение светил, слагающееся из их шумов, скоростей, величин, положений в констелляции, с одной стороны, неодинаковых и разнообразно различающихся между собою, с другой ‒ упорядоченных в отношении друг друга некоей музыкальнейшей пропорцией, осуществляется мелодичнейшим образом и вместе с тем с замечательно прекрасным разнообразием. Питая от этого источника свой ум, он упорядочил глагол, присущий уму, и, так сказать, ради упражнения стал изобретать для учеников некие как можно более близкие подобия всего этого, подражая небесному звучанию (τὰ κοσμικὰ φθέγματα) с помощью инструментов или же пения без музыкального сопровождения» (Iamblichus/Ямвлих XV: 65-66).
Но в нашем случае наиболее интересными представляются рассуждения Боэция, неоплатоника и теоретика музыки, жившего на рубеже V-VI вв.:«Quantas rerum flectat habenas // Natura potens, quibus inmensum // Legibus orbem prouida seruet // Stringatque ligans inresoluto // Singula nexu, placet arguto // Fidibus lentis promere cantu» (Boethius III.2.V) – «Правит по-разному миром природа, // Крепко бразды она держит в деснице, // Круг мирозданья связав неразрывно // С общим порядком единым законом. // Ей передать захотелось на струнах // Все это, выразить в песне душевной…» [Боэций 1990: 226].
Илуватар и Айнуры
Также интересен и диалог Эру Илуватара с Айнурами в начале создания Музыки и после её завершения. Здесь даже необязательно цитировать английский оригинал, потому что схожесть фрагментов «Сильмариллиона» с текстами Платона очевидна:
«И пришло время, когда Илуватар созвал всех Айнуров и задал им мощную тему, открыв им вещи огромней и удивительнее всего, что являл прежде; и величие начала ее и блеск конца так поразили Айнуров, что они в безмолвии склонились пред Илуватаром.
И тогда сказал им Илуватар:
– Я желаю, чтобы из этой темы, что я задал вам, вы все вместе создали Великую Музыку. И, так как я зажег вас от Неугасимого Пламени, вы явите теперь силы свои в развитии этой темы - каждый, как думается и желается ему. А я буду сидеть и внимать, и радоваться, что через вас великая краса придет в песню…
И молвил тогда Илуватар:
– Могучи Айнуры, и самый могучий из них – Мелькор; но должно знать ему - и всем Айнурам, - что я есмь Илуватар…
– Мне ведома жажда ваших душ, чтобы то, что вы видели, было на самом деле, не только лишь в ваших помыслах. Потому говорю я: Эа! Пусть все это Будет! И я вкладываю в Ничто Негасимый Пламень, и он станет сердцем Мира, Что Будет; и те из вас, кто пожелает, смогут спуститься туда…
Так начались их великие труды в пустотах неизмеримых и неизведанных и в веках бессчетных и позабытых, покуда в Глуби Времен и среди обширных чертогов Эа не пришел час и место, где было сотворено жилище Детей Илуватара…» [Сильм: 3-11].
Боги Платона
Почти то же самое мы находим и в диалоге Платона «Тимей»:
«Когда же все боги – как те, чье движение совершается на наших глазах, так и те, что являются нам, лишь когда сами того пожелают, – получили свое рождение, родитель Вселенной обращается к ним с такой речью:
– Боги богов! Я – ваш демиург и отец вещей, а возникшее от меня пребудет неразрушимым, ибо такова моя воля. Разумеется, все то, что составлено из частей, может быть разрушено, однако пожелать разрушить прекрасно слаженное и совершенное было бы злым делом. А потому, хотя вы, однажды возникнув, уже не будете совершенно бессмертны и неразрушимы, все же вам не придется претерпеть разрушение и получить в удел смерть, ибо мой приговор будет для вас еще более мощной и неодолимой связью, нежели то, что соединили при возникновении каждого из вас. Теперь выслушайте, чему наставит вас мое слово. Доселе еще пребывают нерожденными три смертных рода, а покуда они не возникли, небо не получит полного завершения: ведь оно не будет содержать в себе все роды живых существ, с а это для него необходимо, дабы оказаться достаточно завершенным. Однако, если эти существа возникнут и получат жизнь от меня, они будут равны богам. Итак, чтобы они были смертными и Вселенная воистину стала бы Всем, обратитесь в соответствии с вашей природой к образованию живых существ, подражая моему могуществу, через которое совершилось ваше собственное возникновение. Впрочем, поскольку подобает, чтобы в них присутствовало нечто соименное бессмертным, называемое божественным [началом], и чтобы оно вело тех, кто всегда и с охотой будет следовать справедливости и вам, я вручу вам семена и начатки созидания, а но в остальном вы сами довершайте созидание живых существ, сопрягая смертное с бессмертным, затем готовьте для них пропитание, кормите и взращивайте их, а после смерти принимайте обратно к себе.
Так он молвил, а затем налил в тот самый сосуд, в котором смешивал состав для вселенской души, остатки прежней смеси и смешал их снова примерно таким же образом, но чистота этой смеси была уже второго или третьего порядка; всю эту новую смесь он разделил па число душ, равное числу звезд, и распределил их по о одной на каждую звезду. Возведя души на звезды как на некие колесницы, он явил им природу Вселенной и возвестил законы рока, а именно что первое рождение будет для всех душ установлено одно и то же, дабы ни одна из них не была им унижена, и что теперь им предстоит, рассеявшись, перенестись на подобающее каждой душе орудие времени и стать теми живыми существами, которые из всех созданий наиболее благочестивы; поскольку же природа человеческая двойственна, лучшим будет тот род, который некогда получит наименование мужей.
Когда же души будут по необходимости укоренены в телах, а каждое тело станет что-то принимать в себя, а что-то извергать, необходимо, во-первых, чтобы в душах зародилось ощущение, общее им всем и соответствующее вынужденным впечатлениям; во-вторых, чтобы зародился эрос, смешанный с удовольствием и страданием, а кроме того, страх, гнев и все прочие [чувства], либо связанные с названными, либо противоположные им; если души будут над этими страстями властвовать, их жизнь будет справедлива, если же окажутся в их власти, то несправедлива. Тот, кто проживет отмеренный ому срок должным образом, возвратится в обитель соименной ому звезды и будет вести блаженную, обычную для пего жизнь, а тот, кто этого по сумеет, во втором рождении сменит свою природу па женскую. Если же он и тогда но перестанет творить зло, ему придется каждый раз перерождаться в такую животную природу, которая будет соответствовать его порочному складу, и конец его мучениям наступит лишь тогда, когда он, решившись последовать вращению тождества и подобия в себе самом, победит рассудком многообразную, имеющую присоединиться к его природе смуту огня и воды, воздуха и земли, одолеет их неразумное буйство и снова придет к идее прежнего и лучшего состояния.
Распорядившись таким образом, чтобы впредь не оказаться виновником ничьей порочности, он перенес посев [душ] отчасти на Землю, отчасти на Луну, отчасти на прочие орудия времени. После этого посева он передоверил новым богам изваять смертные тела и притом еще добавить то, чего недоставало человеческой душе, а после, приготовив все к этому относящееся, осуществлять правление и возможно лучше и совершеннее вести смертное существо, чтобы оно по стало само для себя причиной зол.
Сделав все эти распоряжения, он пребывал в обычном своем состоянии. Между тем его дети, уразумев приказ отца, принялись его исполнять: они взяли бессмертное начало смертного существа, а затем, подражая своему демиургу, заняли у космоса частицы огня и земли, а также воды и воздуха, обещав впоследствии вернуть их…» (Тимей, 41a-d, 42e).
Нуменор
Также ясно видна и связь с диалогами Платона легенды о Нуменоре в классической версии «Сильмариллиона», где она называется «Акаллабет»:
«Так было положено начало народу, который на языке Сумеречных Эльфов звался дунаданами – то были нуменорцы, Царственное Племя. Но и они не избежали смертного жребия, предначертанного людям Илуватаром, и остались смертны, хотя их век удлинился, и болезни им были неведомы, пока тень не пала на них. Они были мудры и величественны и во многом походили более на Перворожденных, чем на прочих людей; ростом были высоки, выше самых рослых жителей Средиземья, а глаза их сияли ярче звезд…
В те времена нуменорцы основали на западном побережье древних земель первые большие поселения; ибо их родной край казался им тесен, и не находили они там ни радости, ни покоя, а поскольку Запад был недоступен, они возжелали богатств и власти над Средиземьем. Возвели они надежные гавани и мощные крепости и во множестве поселились там; но из помошников и наставников превратились в господ и собирателей дани. На крыльях ветров уплывали на восток их корабли и возвращались гружеными доверху, так что могущество и богатство нуменорских королей все росли; и они пили, и веселились, и с головы до ног одевались в золото и серебро.
И все-таки Смерть не покинула страну, а являлась все чаще, все скорее и во все более ужасных обличьях. Ибо, если в прежние времена люди медленно старились и, устав от мира, засыпали вечным сном, то ныне безумье и слабость овладели ими; но по-прежнему боялись они умирать и уходить во тьму, во владение избранного ими же властелина; и, умирая, проклинали самих себя. В те дни люди по самому пустячному поводу хватались за оружие и убивали друг друга, ибо стали скоры на гнев; к тому же Саурон, бродя по краю, стравливал людей, так что они проклинали короля и властителей, и всякого, кто владел чем-то, чего не было у них; а стоявшие у власти жестоко мстили.
Тем не менее долго чудилось нуменорцам, что они процветают, и если счастья у них не прибавилось, то прибыло богатства и мощи. Ибо трудами и заботами Саурона их имущество множилось, и появлялись все более хитрые устройства, и строились все новые корабли. Могучими и оружными приплывали нуменорцы в Средиземье – уже не дарители и не вожди, но жестокие завоеватели. Они хватали людей Средиземья и обращали их в рабство, и присваивали себе их добро, и многих жестоко умерщвляли на алтарях. Ибо в твердынях своих возвели нуменорцы храмы и гробницы; и люди боялись их, и память о добрых королях прежних дней померкла, затмившись жуткими повествованиями» [Сильм: 287-304].
Атлантида
Эти фрагменты почти слово в слово совпадают с фрагментами из диалогов «Тимей» и «Критий»: «На этом-то острове, именовавшемся Атлантидой, возникло удивительное по величине и могуществу царство, чья власть простиралась на весь остров, на многие другие острова и на часть материка, а сверх того, по эту сторону пролива они овладели Ливией вплоть до Египта и Европой вплоть до Тиррении. И вот вся эта сплоченная мощь была брошена на то, чтобы одним ударом ввергнуть в рабство и ваши и наши земли и все вообще страны по эту сторону пролива.
Но позднее, когда пришел срок для невиданных землетрясении и наводнении, за одни ужасные сутки вся ваша воинская сила была поглощена разверзнувшейся землей; равным образом и Атлантида исчезла, погрузившись в пучину» (Тимей, 25a-b).
«В продолжение многих поколений, покуда не истощилась унаследованная от бога природа, правители Атлантиды повиновались законам и жили в дружбе со сродным им божественным началом: они блюли истинный и во всем великий строй мыслей, относились к неизбежным определениям судьбы и друг к другу с разумной терпеливостью, презирая все, кроме добродетели, ни во что не ставили богатство и с легкостью почитали чуть ли не за досадное бремя груды золота и прочих сокровищ. Они не пьянели от роскоши, не теряли власти над собой и здравого рассудка под воздействием богатства, но, храня трезвость ума, отчетливо видели, что и это все обязано своим возрастанием общему согласию в соединении с добродетелью, но когда становится предметом забот и оказывается в чести, то и само оно идет прахом и вместе с ним гибнет добродетель. Пока они так рассуждали, а божественная природа сохраняла в них свою силу, все их достояние, нами описанное, возрастало. Hо когда унаследованная от бога доля ослабела, многократно растворяясь в смертной примеси, и возобладал человеческий нрав, тогда они оказались не в состоянии долее выносить свое богатство и утратили благопристойность. Для того, кто умеет видеть, они являли собой постыдное зрелище, ибо промотали самую прекрасную из своих ценностей; но неспособным усмотреть, в чем состоит истинно счастливая жизнь, они казались прекраснее и счастливее всего как раз тогда, когда в них кипела безудержная жадность и сила» (Критий, 120e-121b).
Кольцо Силы
Такие же соответствия мы видим и в истории Кольца Силы (The Ring of Power), изложенной во второй главе трилогии «Властелин Колец» «Тень прошлого». Во-первых, это касается свойств Кольца, найденного Деаголом:
«Никто не узнал, что случилось с Деагорлом: он принял смерть далеко от дома, и тело его было хитро запрятано. А Смеагорл вернулся один, пробравшись домой невидимкой, ибо, когда владелец Великого Кольца надевает его, он становится незримым для смертных. Ему очень понравилось исчезать: мало ли что можно было эдак натворить, и он много чего натворил. Он стал подслушивать, подглядывать и пакостничать. Кольцо наделило его мелким всевластьем: тем самым, какое было ему по мерке. Родня чуралась его (когда он был видим), близкие отшатнулись. Его пинали, а он кусался. Он привык и наловчился воровать, он ходил, и бормотал себе под нос, и все время злобно урчал: горлум, горлум, горлум… За это его и прозвали Горлум; всем он был гадок, и все его гнали, а бабушка и вовсе запретила ему возвращаться в нору.
Так и бродил он в одиночестве, хныкал, урчал, ворчал и сам себе жаловался, какие все злые. Плача и сетуя, добрел он до горного холодного потока и пошел вверх по течению. Невидимыми пальцами ловил он речную рыбу и ел ее живьем. Однажды было очень жарко, он склонился над омутом, ему жгло затылок, а вода нестерпимо блестела. Ему это было странно: он совсем позабыл, что на свете есть солнце. А когда вспомнил, поднял кулак и погрозил солнцу.
Потом он глаза опустил и увидел Мглистые горы, из которых пробивался источник. И вдруг подумал:
«Ах, как прохладно и темно под этими скалами! Солнце не будет на нас там глазеть. Горы тоже пускают корни, у них есть свои тайны, и тайны эти будем знать только мы».
Ночной порою он поднялся в горы, нашел пещеру, из которой сочился темный поток, и червем заполз в каменную глубь, надолго исчезнув с лица земли. И Кольцо вместе с Горлумом поглотила первозданная тьма, так что даже тот, кто его выковал, хоть и стал могуч пуще прежнего, но был в неведении… [Толкин 1992: 89-90].
Надо тебе сказать, Фродо, что смертные, которым доверено владеть Магическими Кольцами, не умирают, но и не живут по-настоящему: они просто тянут лямку жизни – без веселья, без радости, да еще и с превеликим трудом. И если смертный часто надевает Кольцо, чтоб стать невидимкой, то он тает – или, как говорят Мудрые, развоплощается, – а потом становится невидимкой навечно, зримый только глазу Властелина Колец. Да, раньше или позже – позже, если он сильный и добрый, – но ему суждено превратиться в Прислужника Темных Сил, над которыми царит Черный Властелин» [Толкин 1992: 81-82].
Кольцо Гига
В своё время, помятуя об увлечении Толкина скандинавской мифологией, многие сравнивали Кольцо Силы с Кольцом Нибелунгов. На это Толкин в своём письме издательству Аллен энд Аннуин 23 февраля 1961 года коротко и ясно ответил: «Both rings were round, and there the resemblance ceases» [Letters, 229] – «Оба круглые, и на этом сходства заканчиваются». И это правда, так как в действительности источником этого образа послужила легенда о Кольце Гига из «Государства всё того же Платона: «У людей была бы полнейшая возможность, как я говорю, творить все что угодно, если бы у них была та способность, которой, как говорят, обладал некогда Гиг, сын Лида. Он был пастухом и батрачил у тогдашнего правителя Лидии; как-то раз, при проливном дожде и землетрясении, земля кое-где расселась и образовалась трещина в тех местах, где Гиг пас свое стадо. Заметив это, он из любопытства спустился в расселину и увидел там, как рассказывают, разные диковины, между прочим медного коня, полого и снабженного дверцами. Заглянув внутрь, он увидел мертвеца, с виду больше человеческого роста. На мертвеце ничего не было, только на руке — золотой перстень. Гиг снял его и взял себе, а затем вылез наружу. Когда пришла пора пастухам собраться на сходку, как они обычно делали каждый месяц, чтобы отчитаться перед царем о состоянии стада, Гиг тоже отправился туда, а на руке у него был перстень. Так вот, когда он сидел среди пастухов, случилось ему повернуть перстень камнем к ладони, и чуть только это произошло, Гиг стал невидимкой, и сидевшие рядом с ним говорили о нем уже как об отсутствующем. Он подивился, нащупал снова перстень и повернул его камнем наружу, а чуть повернул, снова стал видимым. Заметив это, он начал пробовать, действительно ли перстень обладает таким свойством, и всякий раз получалось, что стоило только повернуть перстень камнем к ладони, Гиг делался невидимым, когда же он поворачивал его камнем наружу – видимым.
Поняв это, он сразу повел дело так, чтобы попасть в число вестников, окружавших царя. А получив к царю доступ, Гиг совратил его жену, вместе с ней напал на него, убил и захватил власть.
Если бы было два таких перстня ‒ один на руке у человека справедливого, а другой у несправедливого, тогда, надо полагать, ни один из них не оказался бы настолько твердым, чтобы остаться в пределах справедливости и решительно воздержаться от присвоения чужого имущества и не притрагиваться к нему, хотя каждый имел бы возможность без всякой опаски брать что угодно на рыночной площади, проникать в дома и сближаться с кем вздумается, убивать, освобождать из заключения кого захочет ‒ вообще действовать среди людей так, словно он равен богу. Поступая таким образом, обладатели перстней нисколько не отличались бы друг от друга: оба они пришли бы к одному и тому же» (Государство II 359d-360b).
Итог
Обобщим основные соответствия в контекстах:
1. И в трудах античных философов, и у Толкина главным структурообразующим элементом мироздания является Музыка.
2. Отношения между Илуватаром и Айнурами, речь Илуватара к Богам и описание последующих действий воспроизводит речь Демиурга перед Богами — не столько в плане концепции, сколько в плане общей стилистики текста и некотором возвышении верховного божества над остальными, которые суть его творения.
3. История Нуменора — это фактически вольный перевод фрагментов из «Тимея» и «Крития». Ключевые моменты: величие атлантов-нуменорцев и их последующая моральная деградация, превратившая некогда великий народ в тиранов и завоевателей. Особенно ярко в обоих контекстах звучит идея ложного восприятия: « но неспособным усмотреть, в чем состоит истинно счастливая жизнь, они казались прекраснее и счастливее всего как раз тогда, когда в них кипела безудержная жадность и сила» (Платон), «тем не менее долго чудилось нуменорцам, что они процветают, и если счастья у них не прибавилось, то прибыло богатства и мощи» (Толкин).
4. Кольцо. Глава «Тень прошлого» – тоже вольный перевод легенды о Кольце Гига с ключевыми идеями: возможность становиться невидимым; вседозволенность, порождаемая этой возможностью; одинаковый исход для владельца: «Если бы было два таких перстня ‒ один на руке у человека справедливого, а другой у несправедливого, тогда, надо полагать, ни один из них не оказался бы настолько твердым, чтобы остаться в пределах справедливости… обладатели перстней нисколько не отличались бы друг от друга: оба они пришли бы к одному и тому же» (Платон), «да, раньше или позже – позже, если он сильный и добрый, – но ему суждено превратиться в Прислужника Темных Сил, над которыми царит Черный Властелин» (Толкин).
Тексты Дж.Р.Р. Толкина
Сильм – Толкин, Дж.Р.Р. Сильмариллион : эпос нолдоров / Дж. Р. Р. Толкин; Пер. с англ. Н. Эстель. – М. : [б. и.], 1992.
A – The Music of the Ainur // The History of the Middle-earth. / Ed. by Ch. Tolkien. Volume 1. The Book of Lost Tales. Part 1. – L. : HarperCollinsPublishers, 1994.
Letters ‒ The Letters of J.R.R. Tolkien. Ed. Humphrey Carpenter with Christopher Tolkien. George Allen and Unwin, London, 1981.
LotR ‒ The Lord of the Rings. 50th Anniversary One-Volume Edition. London: HarperCollinsPublishers, 2005.
Silm – The Silmarillion / Ed. by Ch. Tolkien. – L. : HarperCollinsPublishers, 1999.
Источники
Аристотель. Сочинения : в 4 томах / Аристотель. – Москва : Мысль, 1976-1981. Т. 3 / [ред., авт. вступ. ст. и примеч. И. Д. Рожанский ; пер. Н. В. Брагинской и др.]. – 1981.
Боэций А.М.С. «Утешение философией» и другие трактаты / Боэций Аниций Манлий Северин, Академия наук СССР, Институт философии ; вступ. ст. Г. Г. Майоров ; отв. ред. Г. Г. Майоров ; сост. Г. Г. Майоров. ‒ Москва : Наука, 1990.
Платон. Филеб. Государство. Тимей. Критий / Платон ; авт. вступ. ст., авт. примеч. А. Ф. Лосев, авт. примеч. А. А. Тахо-Годи. – Москва : Мысль, 1999.
Ямвлих Жизнь Пифагора / Ямвлих; Подгот. Черниговский В.Б. ‒ 2-е изд., перераб. и доп. ‒ Москва : АЛЕТЕЙА, 1998.
Boethius – Anicii Manlii Severini Boetii Philosophiae consolationis libri quinque / by Rudolf Peiper. – In aedibus B.G. Teubneri: Harvard University, 1871.
Iamblichus. De vita Pythagorica liber ad fidem codicis Florentini. – Petropoli: University of Illinois Urbana-Champaign, 1884.
Литература
Королёв, К.М. История письма : эволюция письменности от Древнего Египта до наших дней / сост. К. Королев ; пер. с нем. Г. М. Бауэра. - М. : Эксмо ; СПб. : Terra Fantastica, 2002.
Соболевский, С. И. Древнегреческий язык : учеб. для вузов / С. И. Соболевский ; Российская академия образования, Северо-Западное отделение. – Санкт-Петербург : Алетейя ; Москва : Летний сад, 2000.