О том, что такое наука, я подробно рассказал в одноимённой публикации, но это не значит, что разговор о науке этим и ограничится. Нет, каждая наша беседа в разделе «Методы научного познания» будет приоткрывать некоторые нюансы научного метода, которые, на мой взгляд, важны как в плане общей методологии мышления, так и при изучении творческого наследия Дж. Толкина. В связи с этим мне хочется затронуть тему соотношения науки и мифа, поскольку это соотношение на бытовом уровне часто или полностью отрицается, или несколько преувеличивается.
Особенно ярко это видно на примере творчества Дж. Толкина, которое воспринимают либо как детскую сказку неинтересную взрослым в силу примитивности, либо как «сакральное знание», противопоставленное современному научному методу познания истины. Первая позиция чётко сформулирована известным литературным критиком Д.Л. Быковым* (признан иноагентом в РФ) ещё в 90-е годы: «Я ничего не имею против «Хоббита» и его продолжений: для детей это в самом деле прелестное чтение, даром что довольно однообразное и куда менее веселое, чем повести А. Линдгрен или Т. Янссон. Меня смущает лишь та многозначительность, клановая серьезность, с которой читатели и поклонники Толкина возвышают его трилогию над прочей сказочной литературой» [Быков, 1994: 59]. В данном случае я умышленно не делаю различий между сказкой и мифом, поскольку вторая позиция, характерная для толкинистских трактовок, в общем-то, эти различия стирает. В сказки Дж. Толкина начинают верить, как древние верили в свои мифы, откуда и попытки найти там визионерские и религиозные подтексты и откровения. Кроме того, существует ещё понятие «мифологическая сказка», отражающее синкретизм архаического фольклора с доминированием мифа [Мелетинский, 2001: 45]. Оно также актуализируется толкинианской религией. За пределами творчества Дж. Толкина мы видим ту же картину. В разговорах с читателями и участниками мероприятий часто приходится слышать о древних, которые «знали больше нашего», об «утерянных знаниях», а уж интернет полон этим до самых краёв. Наше время – это ренессанс мифологии и мифологического сознания, которое активно просачивается и в науку, так что приходится кое-что прояснять.
Начну я с определений мифа и мифологии. Таковых сегодня можно найти очень много, но я остановлюсь на самых конкретных, где чётко видны дифференциальные признаки явления. Слово миф произошло от древнегреч. ὁ μῦθος “речь, рассказ, весть; рассказ о богах и героях; сказание, предание”, которое, в свою очередь, восходит к древнему индоевропейскому корню *meudh- “стремиться (санскр. mudhate “стремиться”); безуспешно желать (литовск. mausti “ныть, тосковать”); думать (слав. мысль < *mūdh-dl-i-s)”. С этимологической точки зрения, то есть с позиции истории слов, «миф есть внутреннее эмоциональное и рациональное напряжение, воплощённое в слове» [Красухин, 2000: 29-30]. И действительно, исходной основой древнего *meudh- является более простой корень *meu- “двигаться” (лат. moveō) [IEW: 743]. С этой же позиции миф определяет А.А. Потебня: «Повествование, вызванное к жизни как попыткой объяснения явлений окружающего мира, так и чисто языковыми фактами, внешней и внутренней формой слова» [Потебня, 1914: 34]. С точки зрения особенностей мышления «миф – дотеоретический способ обобщения знаний со слабой дифференцированностью познавательных и ценностных аспектов» [Найдыш, 2002: 49].Системными признаками мифологического мышления выступали «Эмоционально-аффективная напряжённость, высокая активность воображения, синкретичность компонентов, в качестве которых выступали наглядно-чувственные образы» [Найдыш, 2002: 45]. Похожее определение даёт И. П. Вайнберг: «Мифологическое мышление — это мышление предметно-чувственное, образное, характеризующееся слабым развитием абстрактных понятий, медленностью, затрудненностью разработки таких понятий и выражающих их слов» [Вейнберг, 1986: 46]. С этим определением согласуется и определение В.М. Найдыша. Сразу оговорюсь, что на этом основании выделение особого типа мышления несколько некорректно, а потому, вслед за Л.Я. Жмудем, лучше говорить о мифологических представлениях [Жмудь, 1988: 287-305]. Как мы увидим далее, это уточнение поможет нам раскрыть соотношение мифа и науки. Итак, с точки зрения этимологии миф – это повествование, а с точки зрения мышления – попытка объяснить явления окружающего мира, дотеоретический способ обобщения знаний. Основные единицы мифа ‒ слово и образ. Последнее сближает миф с искусством, о чём я поговорю в другой раз, и в то же время с логикой, которая является неотъемлемой частью мышления вообще и научного в частности.
Миф-логос-логика
Изначально миф и логика были синонимами и обозначали слово. Древнегреческое ὁ μῦθος имело значение “слово со стороны его содержания; речь, совет, план, миф; слово, которое не лжёт; слово богов”, а ὁ λόγος (мн.ч. λόγοι) “льстивые, ложные, пустые, обманчивые слова”, в противоположность истинным, правдивым речам или рассказам – мифам… У Гераклита (кон. VI ‒ нач. V в. до н.э.) λόγος приобрело специфическое значение “слово как со стороны формы, так и со стороны содержания; связная мысль, рассуждение”, но оттенок ложности оно сохранило в употреблении софистов, которые понимали под τέχνη λόγων «искусство слов». Реакцией на софистику стало сократовское понятие логики, то есть истинных принципов человеческого мышления и его выражения в слове. «После Сократа термин λόγος получает преимущественно значение понятия» [Степанов, 2001: 363-366].
Древние греки довольно точно подметили специфику человеческого языка, тесно связанного с мышлением, поскольку «язык – всеобъемлющая система понятий о мире, в которую встраиваются все невербальные способы обучения… Задает основные координаты собственно человеческого мира, которых нет в биологической части генотипа, унаследованной человеком от своих животных предков, или которые не получили в ней полного выражения, достигнутого видом Homo sapiens лишь на последней стадии его эволюции» [Вольский, 2004: 72-73]. Более простое определение дал в своё время знаменитый лингвист Э. Бенвенист: «Язык есть прежде всего категоризация, воссоздание предметов и отношений между этими предметами» [Бенвенист, 1974: 122]. Действительно, язык начинает складываться и функционировать тогда, когда в результате трудовой деятельности человек накопил достаточно знаний о том, как ведут себя предметы в окружающем мире и начал воспроизводить их в уме. Здесь уместно вспомнить, что мы мыслим отнюдь не словами, слово – лишь оболочка понятия с точки зрения формы и содержания. А понятия представляют собой не статичные словарные определения, а навыки различения. «Понятие «животное» – это навык распознавать животных и делать соответствующие умозаключения» [Буайе, 2018: 155-156], именно поэтому наука, основанная на материалистической диалектике, требует исследования явлений в единстве их характеристик и конкретных исторических и физических условиях, а софистика, опирающаяся на философский идеализм, абсолютизирует частности и впадает либо в релятивизм, либо в метафизику, что я уже демонстрировал на примере толкинистских статей. В связи с этим складывается интересная ситуация. Поскольку свойства предметов и отношения между ними первичны, то есть существовали до человека, то открывая и формулируя их, человек постепенно выходит за пределы собственной субъективности, обретая способность к правильному и точному мышлению, то есть верному воспроизведению этих самых свойств и отношений в уме и на практике. Это касается и тех вещей, которые создаёт сам человек. Возьмём тот же язык. Его, конечно, придумали люди. В природе существовали органы, которые позволяют нам издавать звуки, существовали сами звуки, но точность артикуляции, породившая членораздельные звуковые элементы, последовательность этих элементов, значения этих последовательностей и их привязка к определённым фрагментам действительности, ‒ всё это сформировалось в общественно-исторической практике, откуда и различия между языками. И тем не менее, фонетика, лексика, грамматика и синтаксис языков не зависят от каждого конкретного человека, поэтому, если вы не будете правильно воспроизводить отношения между уровнями конкретного языка, то общаться с его носителями вы не сможете, а если вы неверно поймёте, например, предупреждение о диких животных или ядовитых змеях, то это скажется непосредственно на вашем здоровье. То есть, неправильное воспроизведение свойств и отношений в изобретённом людьми языке приводит к той же неправильности в воспроизведении свойств и отношений в реальности.
Самое поразительное заключается в том, что при таком раскладе логика, как внутренняя связность, отражающая свойства и отношения предметов окружающего мира, изобретена вовсе не людьми – она необходимо существует изначально, как и количественные отношения и пространственные формы, составляющие предмет математики. Математические и логические истины «светят отражённым светом необходимости и вечности самого Мира…» [Бочаров, 2003: 131], а миру «в любом из его состояний присущи Логос, Мышление, Ум, которые выступают как его атрибуты…» [там же: 129]. Возвращаясь к древним грекам, мы понимаем, почему с их точки зрения «Разум всегда был присущ человеку лишь во вторую очередь, человек мог «причаститься» ему. В первую очередь разум – это законы универсума, и только подражая им, человек становится разумным в точном смысле этого слова» [Доброхотов, 1980: 21]. Именно этот факт часто сбивает с толку людей, плохо знающих диалектику, и толкает их в объятия субъективного идеализма, поэтому ещё раз подчеркну: законы математики, логики и природы существуют объективно и существовали до появления людей и до того, как люди их познали и сформулировали специально изобретёнными средствами – словесными и математическими знаками, а когда они это сделали, то их мышление структурировалось в соответствии со структурой реальности, став разумным. И это, как говорил Гэндальф, весьма воодушевляет, так как каждый раз, когда мы осваиваем очередную научную истину, мы становимся больше и древнее, чем наша биологическая основа. Но об этом ниже, а пока вернёмся к мифу.
Казалось бы, миф, навсегда связанный с архаическими представлениями, в настоящее время стал скорее антонимом логики, недаром мы употребляем его либо в словосложении мифопоэтика, либо говорим о современных мифах как заблуждениях. Но мы уже увидели, что логика неустранима из объективной реальности, и становление человеческого мышления неразрывно связано с постепенным «прояснением» логических связей в сознании, а потому, если древние мыслили, то логика у них была. И не какая-то там «дологическая» или «пралогическая», как пытались доказать философы и антропологи, например, Л. Леви-Брюль, а самая обыкновенная – формальная и диалектическая. Только чтобы это понять, надо отвлечься от повествовательных текстов, на которые обычно ссылаются при изучении мифа, и посмотреть документы далёких эпох. Помню, как я удивился, когда стал изучать строительную документацию Древней Греции: комиссии, подрядчики, разнарядки, зарплатные ведомости, договоры и прочее [Кузнецов, 2000]. Да что там древние греки. Почитайте замечательный памятник шумерской литературы «Писец хочет проверить сына: Экзаменационный текст А», где шумерский книжник спрашивает: «Несогласованное согласовать, три шумерских синонима по-аккадски назвать – это ты можешь? Совершенный вид, настоящее время, инфиксы, удлиненные формы, суффиксы, сокращенные формы – их ты знаешь?» [Афанасьева: 350]. Трудно представить себе, что они безусловно верили во все свои мифы, а не воспринимали их так, как мы воспринимаем… того же Дж. Толкина. Конечно, и сейчас есть масса людей, относящихся к сверхъестественной беллетристике на полном серьёзе, но я сейчас говорю о мышлении в целом. Так вот, Ю.М. Лотман в своё время отметил, что миф вполне справлялся с логическим описанием действительности, только делал он это на своём особом языке. В этом языке «иерархии логических метаязыковых категорий соответствует иерархия самих объектов (иерархия миров) [Лотман Ю.М. Семиосфера. СПб., 2001: 527]. Как тут не вспомнить знаменитые девять миров скандинавской мифологии с небезызвестным благодаря Дж. Толкину Мидгардом-Средиземьем, который занимал центральное место «как в горизонтальной, так и в вертикальной проекции, на что указывает древнеисландская оппозиция Miđgarđr – Ásgarđr с одной стороны и Miđgarđr – Útgarđr с другой. Название это обозначало «собственно мир, находящийся в центре мироздания» [Хлевов, 2002: 145], то есть в максимально сакральном месте [Топорова, 1994: 29]. Также расчленению на дифференциальные признаки в мифе соответствует расчленение на части [Лотман, 2001: 527]. Это более сложный момент, требующий пояснения. Предположим, нам нужно описать обыкновенный холм. Вы выделим в нём вершину, середину и подножие. А вот в латинском языке, например, середина холма обозначалась словосочетанием medius collis «срединный холм», то есть римляне просто мысленно расчленяли объект на части, превращая его в три объекта. Как тут не вспомнить В.И. Ленина и его определение диалектики: «Раздвоение единого и познание противоречивых частей его… есть суть… диалектики» [Ленин, 1969: 316]. Хотя тут мы имеем дело с мысленным «растроением». И наконец, «логическому понятию класса соответствует представление о многих объектах как об одном» [Лотман, 2001: 527]. Иллюстрацией этого соответствия является такое интересное явление как тотемизм.
Тотемизм
Как показал в своих работах замечательный советский историк Ю.И. Семёнов, «первыми объектами мифического истолкования… были не социальные институты и природные явления, а определенные действия людей», в частности «нерелигиозные обрядовые, ритуальные действия, которые передавались от поколения к поколению и совершались в силу традиции» [Семёнов, 2019: 76-77]. Такими действиями были прежде всего тотемические торжества. «Исполняемые членами коллектива, ряжеными под тотемное животное, ритуальные тотемистические пляски стали истолковываться как сцены из жизни далеких предков, а эти предки начали рассматриваться как существа, бывшие одновременно и людьми, и животными, как полулюди-полуживотные. Передаваясь из поколения в поколение, описания и объяснения этих обрядов стали развертываться в более или менее связные повествования о жизни и похождениях тотемистических предков. Первые мифы были, таким образом, тотемистическими» [там же]. Тесная связь мифа и нерелигиозных тотемистических действий принципиально важна, особенно в связи с творчеством Дж. Толкина, поскольку становится понятным его строго научный подход в создании собственной мифологии, а также потому, что именно через тотемизм миф и наука соприкасаются друг с другом во времени. Обычно под тотемизмом понимают архаическую форму религии [Новая философская энциклопедия, 2010]. Но в действительности тотемизм, как и миф, с религией не связаны. В начале я уже приводил определение мифа как «дотеоретического способа обобщения знаний», научное же определение тотемизма – это «классификация вещей, или система социальных категорий» [Дюркгейм, 2006: 63-82]. Цель тотемических построений заключалась в систематизации отношений между существами, то есть тотемизм был прообразом первых научных классификаций и первой натурфилософией [там же]. «Тотемические коды суть логические формы, пригодные для выявления сходства-различия. Две другие из основных операций современного мышления, а именно обобщение-конкретизация и расчленение-соединение, также осуществляются, поскольку использование природного вида (тотема) в качестве оператора делает возможным переходы: индивид — социальная группа (половозрастная группа, клан, линидж) – племя… Впервые в истории этнологической мысли, на материале загадочного, обескураживавшего путешественников, миссионеров XIX в. тотемизма, была продемонстрирована логическая рациональность мышления туземцев, его способность к совершению всех тех основных операций, что совершает человек технически продвинутой цивилизации» [Леви-Стросс, 2008: 17].
Но ещё интереснее связь науки и мифа в том, что можно назвать динамическими моделями, главная из которых – теория эволюции.
Эволюционизм
Сразу хочу сказать, что я не из тех, кто отрицает реальность эволюции, и даже не из тех, кто считает, что это – «просто теория». Как кандидат наук, пусть и филологических, я не понаслышке знаю, как добываются знания о мире, и пытаюсь рассказать об этом другим, поэтому эволюционная теория для меня не то, что «кто-то кому-то рассказал», а проверяемая данность, установленная на основании множества неопровержимых фактов, о которых можно узнать хотя бы из книг известного популяризатора науки Р. Докинза, а также из любого учебника по биологии.
Упоминание эволюции в контексте разговора о науке и мифе необходимо потому, что, по остроумному наблюдению французского философа Ж.-М. Шеффера, миф и наука мыслят действительность по модели не бытия, а порождения и потомства, что отражено в культе предков (а тотемизм и объясняющая его мифология, как отмечал Ю.И. Семёнов, воспроизводили именно деяния предков) и космологических построениях, согласующихся в этом смысле с эволюционной биологией. [Шеффер, 2010: 30, 32]. Такой вывод напрашивается сам собой, когда начинаешь изучать мифы народов мира. Достаточно вспомнить Урана и Гею – персонификации неба и земли – и их потомков, имеющих интересную параллель в Книге Бытия: ’ēlleh ṯwōləḏwōṯ haššāmayim wəhā’āreṣ bəhibārə’ām «Вот родословная неба и земли по их сотворению» (Быт 2:4). О бесконечных родословных и иерархиях богов у шумеров, египтян и германцев я уже не говорю.
Эволюционистским по мировоззрению является и… вера в оборотничество – способность превращаться в животных. Как это ни странно, но подобные представления опираются на эволюционную идею внутривидовой изменчивости и подвижности границ между видами в исторической перспективе. В этом смысле миф противостоит религиозному и бытовому эссенциализму – «склонности нашего разума приписывать группам объектов, сходных по каким-то признакам, некую общую для них всех идеальную «сущность»… [Марков, 2012: 20-22], то есть, по большому счёту, миф, как и наука, опирается на материализм и противоположен философскому идеализму!
И самое существенное «схождение» науки и мифа проявляется в их отношении к объективной реальности.
Объективность
Разумеется, в отличие от науки миф, как и религия, связан с представлениями о сверхъестественном. На самом деле, вера в сверхъестественное тайно или явно лежит в основе всех идеалистических концепций, привлекая к ним людей, желающих избежать смерти и вырваться за пределы своей ограниченной материальности. Этим питаются и романтические устремления толкинистов, проповедующих эскапизм. Эта проблема тревожила и Дж. Толкина, писавшего под конец жизни мрачные стихи, вроде «Морского колокола» или «Последнего корабля». «…Сомнения посещали и Толкина – если не в «спасении», то в законности предпринятых им мысленных странствований. В течение многих лет придерживался он теории о Малом Творении, которая состоит в том, что коль скоро человеческое воображение создано богом, то и создания человеческого воображения исходят от него же и не могут не быть обрывками чего-то подлинного, хотя и неотмирного. Гарантия их истинности – их «внутренняя непротиворечивость», которая принадлежит художнику в той же мере, что и звезда Эльфийской Страны, одно время принадлежавшая Кузнецу. Однако к началу 1960-х Толкин уже не был так уверен в справедливости этой теории… Он больше не мечтал, подобно Нигглю, после смерти соединиться со своими творениями; он чувствовал, что они потеряны, как сильмарилы» [Шиппи, 2003: 473]. Да, сверхъестественное привлекает своей эзотеричностью и противоположностью материальному миру: здесь – болезни и смерть, голод и боль, там… толком никто не знает, потому что ни разу не видели, но предположительно – отсутствие всего перечисленного. Однако в эссе «О волшебных сказках» Дж. Толкин даёт какое-то странное, на первый взгляд, определение сверхъестественному. Приведу полный фрагмент на языке оригинала: «Supernatural is a dangerous and difficult word in any of its senses, looser or stricter. But to fairies it can hardly be applied, unless super is taken merely as a superlative prefix. For it is man who is, in contrast to fairies, supernatural (and often of diminutive stature); whereas they are natural, far more natural than he» [Tolkien, 1989: 34]. Дж. Толкин по сути «сдвигает» волшебную сказку, напрямую связанную с мифом, в направлении материализма, причём Эльфов и Смертных он объединяет в их сверхъестественности, то есть в господстве над материальным миром, только у Эльфов это свойство проявляется в положительном ключе, а у Смертных – в отрицательном. Но суть от этого не меняется. Как я постараюсь показать в разговоре об Эльфах, Дж. Толкин часто склонялся к материалистическому мировоззрению, хотя и отрицал это.
К представлениям о сверхъестественном тесно примыкает понятие Священного, проявление которого М. Элиаде обозначил греческим термином Иерофания (ἱερός «священный» и φανία «явление»). «Иерофания (например проявление священного в каком-либо объекте, камне или дереве или воплощение Бога в Иисусе Христе) – таинственный акт, проявление чего-то «потустороннего», какой-то реальности, не принадлежащей нашему миру, в предметах, составляющих неотъемлемую часть нашего «естественного» мира, т.е. в «мирском»… Священным камням или священным деревьям поклоняются именно потому, что они представляют собой иерофании, т.е. «показывают» уже нечто совсем иное, чем просто камень или дерево, а именно – священное, ganz andere» [Элиаде, 1994: 17-18].
«Иное» притягивает и будоражит воображение именно своей таинственностью, странным свойством проявляться, не меняя того объекта, через который оно проявляется, а ещё тем, что уводит человека «за пределы». «Любовь к далекому, что связано с мечтой и достижением, – вот, быть может, первый из этих признаков. Романтик, воплощая в себе жажду жизни, жажду разносторонности, являясь четкой вольной личностью, всегда стремится от предела к Запредельному и Беспредельному. От данной черты к многим линиям Нового. Воспринимая Землю как самоцельную планету, которую нужно целиком понять и завоевать своим прикосновением, романтики являются тем бродилом, которое, разрушая старое, создает новое. Их родина никогда им не достаточна. Их родина – не их родина, а бег души к вечной родине мыслящих и красиво творящих. Это выражается в романтиках и внешне. Любя Землю как планету не в частичном минутном ее лике, а в звездно-небесном ее предназначении, они жадно устремляются к новым, еще не познанным ее частям, к иным странам, к чужим краям» [Бальмонт, 1990: 507].
Как тут не вспомнить и Толкиновских Смертных, которые по воле Илуватара «should seek beyond the world and should find no rest therein» [Silm: 35] – «будут стремиться за пределы мира и не находить покоя внутри него», и мечты самого Дж. Толкина о далёких городах в туманной дымке [Letters, №247]. Увы, его мечтам не суждено было сбыться, ибо фантазия – это вовсе не способность видеть «обрывки чего-то подлинного, хотя и неотмирного», а всего лишь функция мозга, позволяющая вырваться из-под власти сигналов, поступающих от органов чувств, отсечь всё лишнее на данный момент и сосредоточиться на главном [Фрит, 208-209]. Если бы Дж. Толкин изучал нейрофизиологию, то он бы знал, что «наше воображение совершенно некреативно. Оно не делает предсказаний и не исправляет ошибок. Мы ничего не творим у себя в голове. Мы творим, облекая наши мысли в форму набросков, штрихов и черновиков, позволяющих нам извлечь пользу из неожиданностей, которыми полна действительность. Именно благодаря этим неиссякаемым неожиданностям взаимодействие с окружающим миром и приносит нам столько радости» [там же: 213].
Но повода для отчаянья нет, поскольку у нас с вами всё же есть способ выйти за пределы видимого мира и собственной пространственно-временной ограниченности. Прежде всего потому, что понятия и категории, которые составляют основу нашего мышления, являются не только навыками различения, сформировавшимися в процессе трудовой деятельности, но и, как следствие, выражением «состояния коллективности» (Э. Дюркгейм). «Коллективные представления – продукт обширной, почти необъятной кооперации, которая развивается не только в пространстве, но и во времени. Для их создания множество различных умов сравнивали между собой, сближали и соединяли свои идеи и свои чувства, – и длинные ряды поколений накопляли свой опыт и свои знания. Поэтому в них как бы сконцентрировалась весьма своеобразная умственная жизнь, бесконечно более богатая и более сложная, чем умственная жизнь индивида. Отсюда понятно, почему разум обладает способностью переходить за пределы эмпирического познания» [Дюркгейм, 1996: 126]. Каждый раз, когда мы осваиваем новые знания, навыки и опыт, мы выходим за пределы собственного я, достигая Запредельного и Беспредельного, о которых писал К. Бальмонт. Но и это ещё не всё. Постигая истины, открытые наукой, мы открываем глубины, недоступные не только нашим органам восприятия, но зачастую и привычным представлениям: бесконечность космоса, парадоксальность квантового мира, теория суперструн, а также невообразимое прошлое нашей планеты, мир первопредков, становление современных цивилизаций, – всё это и во сне не снилось тем, кто жил в донаучные времена. Недаром В.И. Ленин отмечал: «Для материалиста реальное бытие лежит за пределами «чувственных восприятий», впечатлений и представлений человека, для агностика же за пределы этих восприятий выходить невозможно» [Ленин, т. 18: 112]. Вот вам и "far more natural" Дж. Толкина!
Итак, от сверхъестественного мы пришли к реальному, но, как можно заметить, «противоположности»-таки сходятся и ничего странного в этом нет. Люди с древности изучали окружающий мир, и с самого начала истории стремились обобщать накопленный опыт, поэтому естественно замечали, что реальность не всегда совпадает с очевидностью. Просто тогда из-за недостаточности опыта они не могли объяснить это надлежащим образом, особенно чувства, возникавшие в момент открытия истины. «В процессе борьбы за существование человеку постоянно приходится сталкиваться с индивидуальными, атипичными условиями. Однако если он попадает в типичную ситуацию, то не приходится удивляться неожиданному переживанию им совершенно особого чувства свободы, ощущения, что его либо кто-то поддерживает, либо захватывает какая-то могущественная сила. В такие моменты в индивидууме актуализируется весь род человеческий. Именно поэтому обособленный человек почти не способен в полной мере использовать свои силы…» [Пендикова И.Г. Архетип и символ в рекламе. М., 2008: 99-100].
Да, разумеется, миф был и остаётся всего лишь словом и никогда не преодолеет пропасть, отделяющую его от объективных научных знаний, но…! Но учёные активно используют мифы и мифопоэтические конструкции в своих исследованиях, обильно награждая открываемые фрагменты реальности древними именами. И традиция эта берёт своё начало, как и полагается, среди звёзд. Поклонение звёздам не вызывает особого удивления, поскольку они были главными ориентирами для древних путешественников по суше и по воде в эпоху до изобретения компаса и других полезных навигационных инструментов. Шумеры, создавшие первую на Земле цивилизацию, придумавшие школы, библиотеки, письменность и первый литературный язык, именно в звёздах видели могущественных богов, ибо для них «в божестве важна не сила (как у семитов) и не способность наделять мир различными благами (как у индоиранцев), а удалённость от суеты здешней жизни, ясный свет, испускаемый с небес на землю, и обладание наглядно воспроизводимыми законами, которым должно подчиняться всё мироздание» [Емельянов, 2001: 121]. Подробнее о философии звёзд мы ещё поговорим, а пока скажу только, что современные астрономы вслед за шумерами, египтянами и греками населили глубины космоса богами и объектами всех известных мифологий мира. Так в огромном Поясе Койпера, окружающем нашу Солнечную систему за Нептуном, появились Эрида, Хаумеа, Макемаке, Орк, Варуна и даже… Варда с Ильмаре из мифологии Дж. Толкина [Kuiper Belt. NASA; The Minor Planet Center], а горы на знаменитом Титане, спутнике Сатурна, получили названия гор Средиземья и Белерианда [NASA]. Открытые астрономами сверхскопления галактик и их ассоциации названы стенами, наподобие стен Мидгарда из скандинавской мифологии [Атлас Вселенной], а если посмотреть научно-популярную литературу по физике, то там мы встретим даже Мировой Океан – поэтическое название величины ненулевого вакуумного среднего поля Хиггса [Грин, 2009: 269]. В соответствующих разделах я расскажу и о других интересных вещах и следствиях, которые можно применить в творчестве, а пока ограничусь этими примерами.
Кроме науки миф стал полноправным хозяином в литературе и искусстве, где он играет первостепенную роль в развитии воображения, без которого никакая наука невозможна. Но это уже другая история.
Источники
Letters – Letters of J.R.R. Tolkien. Ed. Humphrey Carpenter with Christopher Tolkien. George Allen and Unwin, London, 1981.
Silm – Tolkien, J.R.R. The Silmarillion. Ed. Christopher Tolkien. London: HarperCollins, 1999.
Литература
Бальмонт, К.Д. Избранное : стихотворения, переводы, статьи / К. Д. Бальмонт ; сост. Д. Г. Макогоненко ; вступ. ст. Д. Г. Макогоненко ; коммент. Д. Г. Макогоненко ; ил. Н. Е. Бочарова. - Москва : Правда, 1990.
Бенвенист, Э. Общая лингвистика / Э. Бенвенист ; под ред. Ю. С. Степанов ; вступ. ст. Ю. С. Степанов. - Москва : Прогресс, 1974.
Бочаров, В.А. Божественные атрибуты / В. А. Бочаров, Т. И. Юраскина. - Москва : Издательство Московского университета, 2003.
Буайе, П. Объясняя религию. Природа религиозного мышления / Паскаль Буайле ; пер с фр. [Мария Десятова]. - 2-е изд. - Москва : Альпина нон-фикшн, 2018.
Быков, Д.Л. Деревянные латы // Столица, №42(204), октябрь 1994.
Вейнберг, И.П. Человек в культуре древнего Ближнего Востока / И. П. Вейнберг. - Москва : Наука, Главная редакция восточной литературы, 1986.
Вольский, Н.Н. Лингвистическая антропология. Введение в науки о человеке : курс лекций / Н. Н. Вольский. - Новосибирск : Новосибирский государственный педагогический университет, 2004.
Грин, Б. Ткань космоса : пространство, время и текстура реальности / пер. с англ. под общ. рук. Б.С. Ишханова ; под ред. В. О. Малышенко, А. Д. Панова. - Москва : URSS, 2009.
Доброхотов, А.Л. Учение досократиков о бытии / А. Л. Доброхотов. - М. : Изд-во МГУ, 1980.
Дюркгейм Э., Мосс М. О некоторых первобытных формах классификации. К исследованию коллективных представлений // Неретина С.С., Огурцов А.П. Пути к универсалиям. СПб., 2006.
Дюркгейм, Э. Элементарные формы религиозной жизни. Тотемическая система Австралии // Религия и общество: Хрестоматия по социологии религии. Сост. В.И. Гараджа, Е.Д. Руткевич. М.: Аспект Пресс, 1996.
Емельянов, В. В. Древний Шумер. Очерки культуры / В. В. Емельянов. - Санкт-Петербург : Петерб. востоковедение, 2001.
Жмудь, Л.Я. О понятии «мифологическое мышление» // Жизнь мифа в античности. Материалы научной конференции «Випперовские чтения–1985». Вып. 18. Часть 1. Доклады и сообщения. М., 1988.
Красухин, К.Г. Слово, речь, язык, смысл: индоевропейские истоки // Язык о языке / под ред. Н. Д. Арутюновой. — М.: Языки русской культуры, 2000.
Кузнецов, В.Д., Организация общественного строительства в Древней Греции / Кузнецов В. Д. - М. : Издательский дом "ЯСК", 2000.
Леви-Стросс К. Тотемизм сегодня. Неприрученная мысль / Пер. с фр. А.Б. Островского. – М.: Академический Проект, 2008.
Ленин В.И. К вопросу о диалектике // Полн. собр. соч., т.29. – М.: Издательство политической литературы, 1969.
Ленин, В.И. Полное собр. соч., т. 18. – М.: Издательство политической литературы, 1968.
Лотман, Ю.М. Семиосфера / Ю. М. Лотман ; [сост. М. Ю. Лотман]. - Санкт-Петербург : Искусство-СПб, 2010.
Марков, А.В. Эволюция человека : [в 2 кн.] / Александр Марков ; при участии Елены Наймарк. Кн. 1 Обезьяны, кости и гены. - Москва : Астрель : Corpus(Элементы), 2012.
Мелетинский, Е. М. От мифа к литературе: Учебное пособие по курсу "Теория мифа и историческая поэтика повествовательных жанров". – М.: РГГУ, 2001
Найдыш, В.М. Философия мифологии : От античности до эпохи романтизма / В. М. Найдыш. - Москва : Гардарики, 2002.
Новая философская энциклопедия: В 4 томах. Ред. совет: Степин В.С., Гусейнов А.А., Семигин Г.Ю., Огурцов А.П. и др. М.: Мысль, 2010.
Пендикова, И.Г. Архетип и символ в рекламе : учеб. пособие для студентов вузов, обучающихся по специальностям 032401 "Реклама", 080111 "Маркетинг", 080301 "Коммерция (торговое дело)" / И. Г. Пендикова, Л. С. Ракитина ; под ред. Л. М. Дмитриева. - Москва : ЮНИТИ, 2008.
Потебня, А.А. О некоторых символах в славянской народной поэзии / А.А. Потебня. - 2-е изд. - Харьков, 1914.
Семенов, Ю.И. Происхождение и развитие религии, мифологии, теологии и религиозной философии: крат, теорет. очерк / Ю.И. Семенов. - Москва: URSS: ЛЕНАНД, 2019.
Степанов, Ю.С. Константы. Словарь русской культуры. М.: Академический проект, 2001.
Топорова, Т.В. Семантическая структура древнегерманской модели мира / Т.В. Топорова. – М. : Радикс, 1994.
Фрит, К. Мозг и душа : как нерв. деятельность формирует наш внутр. мир / Крис Фрит ; пер. с англ. Петра Петрова ; [Фонд некоммерч. программ "Династия"]. - Москва : Астрель ; Москва : Corpus, 2011.
Хлевов, А.А. Предвестники викингов / А.А. Хлевов. – СПб. : Евразия, 2002.
Шеффер Ж.-М. Конец человеческой исключительности / Ж.-М. Шеффер ; пер. с фр. С.Н. Зенкина. – М.: Новое лит. обозрение, 2010.
Шиппи, Т. Дорога в Средиземье / пер. с англ. М. Каменкович. – Санкт-Петербург : Лимбус Пресс, 2003.
Элиаде, М. Священное и мирское / М. Элиаде ; пер. Н. К. Гарбовский ; предисл. Н. К. Гарбовский ; коммент. Н. К. Гарбовский. - Москва : Издательство Московского университета, 1994.
Tolkien J.R.R. On Fairy stories // The Tolkien Reader. N.-Y., 1989.