Уход за Море – один из ключевых мотивов мифологии Толкина – чаще всего воспринимается как альтернатива смерти, а ушедшие таким образом из нашего мира (Средиземья) – как живые, удостоившиеся «особой милости». Такое понимание отчасти вычитывается из самих текстов писателя, но более внимательное их изучение на фоне первоисточников, которые использовал Дж. Толкин, дают несколько иную, более сложную картину.
Поводом для того, чтобы углубиться в дебри сравнительно-исторического языкознания, послужила дискуссия, развернувшаяся после моего доклада на очередной, седьмой по счёту научно-практической конференции «Дж.Р.Р. Толкин: жизнь, наследие, наследники», состоявшейся 13 декабря 2024 года в Симферополе. Там я вынес на рассмотрение тему Смерти и Бессмертия Эльфов, что вызвало у некоторых толкинистов довольно предсказуемую реакцию. Об этом подробнее сказано в соответствующей статье. Здесь же ограничусь одним примером.
В интернете все эксперты
Стандартный анализ мифопоэтических мотивов и образов предполагает обращение к этимологии слов, то есть их происхождению и реконструкции дописьменной формы и значений. Это объясняется тем, что даже в высоких (в том числе и художественных) стилях речи мы часто наблюдаем восстановление изначальных смыслов, или так называемую «реэтимологизацию», что «служит для нас многозначительным свидетельством своеобразной этимологической памяти слова» [Трубачев 2004: 89-90]. А уж в более ранних версиях литературы, то есть мифах, по словам О.М. Фрейденберг, внутренняя форма слова непосредственно «развертывается в действие, составляющее мотив» [Фрейденберг 1982: 679], а «все мотивы, связанные с данным словом…, суть этимологические решения этого слова…» [Топоров 2004: 42]. Подробнее о механизмах этимологической памяти и реэтимологизации можно прочитать в публикации «Слово и текст».
На этом явлении построено всё творчество Дж. Толкина, поэтому я и обратился к этимологии русского слова смерть со ссылкой на исследования О.Н. Трубачёва, который расписал эту этимологию достаточно подробно: русск. смерть восходит к индоевропейскому сложению основы *swé- “свой” // *h₁su- “хороший” и слова *mértis “смерть”, производному от пракорня *mer- // *mor-. Значение первой основы довольно уверенно восстанавливается на основании словосочетания умереть своей смертью, которое является типичной развёрткой древнего словосложения [Трубачев 2003: 192-93].
Далее я связал праформу *mértis “смерть” с омонимичным корнем *mer- // *mór(i)- “море”, на основании чего сделал вывод о том, что «уход за море» на деле – это метафора смерти, а потому Эльфы у Толкина также подвержены смерти, как и люди. Основания для такого сближения мы и рассмотрим далее. В ответ на это в чате появилось стандартное возражение «Гостя»: А где там “море”? Согласно одной из наиболее распространенных версий, к которой относится этимологический словарь Фасмера, слово “смерть” образовалось путем слияния общеславянской приставки «съ-» и санскритского корня mrti, значившего “смерть”. Какие этимологические источники указывают на “море”?
Типичные ошибки в цитировании говорят о том, что «Гость» – не специалист по сравнительно-историческому языкознанию, как говорится, от слова «совсем»:
1. У Фасмера, естественно, написано не так: «Праслав. *sъmьrtь наряду с *mьrtь… Славянск. *sъ-mьrtь следует связывать с др.-инд. *su- “хороший, благой”, первонач. “благая смерть”, т. е. “своя, естественная”, далее связано со *svo- (см. свой). Ср. русск.: умереть своей смертью; лит. sãvо smerčiù mir̃ti» [Фасмер 1987. Т. 3: 685-86].
2. Общеславянская приставка никак не может «слиться» с санскритским корнем, потому что, во-первых, mṛti – это не корень, а слово, а во-вторых, как видно из словаря Фасмера, русское слово смерть возникло самостоятельно из двух праславянских слов: *sъ и *mьrtь, а на основании сравнения большого массива данных известно, что оба слова – общеслав. *mьrtь и санскрит. mṛti – восходят к одному индоевропейскому слову *mértis. Ошибка, более чем распространённая среди тех, кто «не в курсе». Помню, как у меня на занятиях по старославянскому студенты всегда допускали такую ошибку: «русское слово произошло от санскритского», так что приходилось их постоянно поправлять: «И русское, и санскритское слово восходят к индоевропейскому!».
Понятное дело, словарь Макса Фасмера «Гость» никогда не открывал, а наскоро залез в интернет, что-то там нашёл и гордо применил главный аргумент всех интернет-экспертов: Ctrl+C, Ctrl+V. Хочется обратить внимание и на наукообразное замечание «согласно одной из наиболее распространенных версий». Понятное дело, что этимология слова смерть прозрачна и никаких других версий нет. Но по этому фрагменту я определил, откуда «Гость» скопировал свой аргумент. Вы удивитесь, но это – Городская специализированная служба по вопросам похоронного дела города Москвы!!!
Думаю, после такого «аргумента» в разговоре можно ставить точку. Но вопрос всё же требует рассмотрения, поэтому я даже благодарен неведомому «Гостю», который невольно заставил меня вновь вернуться к одной из самых важных для Дж. Толкина тем.
Итак, приступим. Общие принципы реконструкции я подробно рассмотрел в публикациях «Брод через реку времени», «О языковом родстве» и «Слово и текст», с которыми настоятельно рекомендую внимательно ознакомиться любознательному читателю, чтобы не совершать ошибки «Гостя» и просто не запутаться в примерах.
ПРОИСХОЖДЕНИЕ СЛОВА «СМЕРТЬ»
Проблема омонимии корней в сравнительно-историческом языкознании
Начнём, как всегда, со школьных определений.
Омонимы – это «слова одной и той же части речи, одинаковые по звучанию и написанию, но совершенно разные по лексическому значению» [Шанский 1988: 141]. Классические омонимы – это, например, кисть (руки), кисть (винограда), кисть (для рисования) и т.д. Но при реконструкции праязыкового состояния, выясняется, что разные по лексическому значению и даже по написанию слова иногда восходят к абсолютно одинаковым корням индоевропейского праязыка, значения которых тоже могут сильно отличаться.
Если взять тот же корень *mer-, то в классическом словаре Ю. Покорного мы найдём целых шесть таких омонимичных корней:
1. mer- “плести; связывать; верёвка”: русск. мерёжа [IEW: 733].
2. mer- “мерцать, сиять”: русск. мерцать, меркнуть; древнеисландск. myrkr, англ. mirk [IEW: 733], которое встречается в названии Чёрного Леса – Mirkwood, модернизированной форме древнеисландского слова Myrkviðr, известного по «Старшей Эдде» (подробнее см. «Германская мифология в творчестве Толкина. Образ мира»).
3. *mer- // *mor(u)- “марать”: древнегреч. μόρυχος “тёмный”; русск. марать [IEW: 733]. Этот корень Толкин взял за основу «эльфийского» корня MOR- *mori “black” [Etym: 374].
4. *mer-, *merǝ- “умирать”. Это, собственно говоря, наш случай с огромным количеством производных в разных языках: санскритск.. mr̥ti-; авестийск. mǝrǝti-; латинск. mors, -tis; литовск. mirtìs; и общеслав. *sъ-mrъtь и т.д. [IEW: 735].
5. *mer-, *merǝ- “тереть, вытирать; упаковывать; грабить”: русск. мора; древнеирландск. mor-(r)īgain; латинск. morbus “болезнь” [IEW: 735-737]. Обратите внимание на полное совпадение c корнем *mer-4.
6. *mer-, *mer-s- “злить; раздражение”: англосаксонск. mierran “препятствовать” [IEW: 737-738].
И таких корней-омонимов великое множество.
Эта проблема была в свое время решена О.Н. Трубачевым, который в частности заметил: «Лексикограф, классифицирующий значения в пределах словарной статьи, опирается на свое собственное языковое чутье…, но все это далеко от точности, связано с впечатлением, восприятием, то есть субъективно» [Трубачев 2004: 87-88]. Даже на синхронном уровне, как отмечает Д.Н. Шмелев, «омонимия вообще мало ощущается говорящим, так как «звуковая форма» в принципе является для них показателем тождества слова» [Шмелев 1973: 96], а на диахронном уровне «постулируемая современными лексикографами омонимия, от которой без преувеличения рябит в глазах при чтении словарей, часто не подтверждается…» [Трубачев 2004: 86] то есть, проще говоря, на деле оказывается ложной [Bridges 1919: 4], или исторической [Кутина 1960: 41], появившейся в результате расхождения значений одного и того же слова [Малаховский 2009: 28].
По этой причине в своей работе «Заметка о двух индоевропейских глаголах умирания», посвящённой как раз корню *mer-, В.Н. Топоров предлагает рассматривать все эти «омонимы» как один корень с синкретичным значением [Топоров 1990: 47-53]. На это же обращает внимание и Т.Я. Елизаренкова в работе, посвящённой лексике санскрита: «Там, где современный ученый различает множество дискретных значений, пытаясь проследить переход от одного к другому, для архаического сознания могло существовать одно синкретическое значение, по-разному реализуемое в различных контекстах» [Елизаренкова 1999: 13].
Под синкретичным здесь понимается «единое, комплексное значение» [Колесов 2004: 46].
Аналогичные явления синкретизма можно найти и в истории русского языка, например, в работах академика В.В. Колесова есть интересное наблюдение за развитием значения корня РОД, о котором мы писали в публикации «Культура в зеркале языка»: «Давно замечено (и историки постоянно пишут об этом), что термин родъ летописец употреблял в самых разных значениях: и ‘княжеская династия’, и ‘совокупность родственников’, и ‘каждый из них в отдельности’, и даже ‘соотечественники’ (скорее это – ‘племя’?), а часто и просто ‘народ вообще’…; это верный знак того, что ко второй половине ХI – началу XII в., ко времени первых летописных сводов и «Повести временных лет», родовой строй на Руси ушел в прошлое… Отсюда и споры относительно слов Родъ и родъ. Между тем многозначности слова на самом деле нет. Многозначность древнего синкретического термина представляется нам сегодня на фоне многих других слов, отчасти происходящих от того же корня, но чаще заменивших со временем слово родъ в одном из его вторичных значений. Дело обстоит просто: если известно уже слово семья, значит “род означал обыкновенную семью как семейную общину”, и т.д. Для древнерусского человека “род” – все вместе, в единстве смысла и символа; но в каждом своем повороте, в особых обстоятельствах на первое место выходит что-то одно, самое важное именно в данный момент: рождение, род, родичи, Род» [Колесов 2014: 25].
Из этого учёный делает важный вывод: «С точки зрения современного мышления, внутренняя противоречивость древних обозначений заключалась в том, что они всегда конкретны и вместе с тем синкретичны по существу. Они включают в себя сразу как бы несколько значений, которые с высоты сегодняшних знаний мы легко расчленяем, но которые в далекие времена были представлены в слове комплексно, нерасчлененно» [там же: 66].
Синкретизм корня *mer-
В уже упомянутой статье В.Н. Топорова «Заметка о двух индоевропейских глаголах умирания» делается попытка обнаружить глубинные мотивировки слов со значением “смерть, умирать”, на основании анализа погребальных обрядов и ритуалов, а также типологического сравнения с другими корнями, обозначавшими умирание в различных языках.
Что очень важно, даже поверхностное рассмотрение индоевропейской лексики чётко показывает амбивалентность глаголов умирания, проявляющуюся весьма различно: «говоря огрублённо: смерть плоха и гибельна в отношении жизни, ею отнятой, но она же положительна и спасительна относительно “новой” жизни (возрождения), которая без нее невозможна» [Топоров 1990: 311]. Этот важный тезис пригодится нам при рассмотрении моральных аспектов в творчестве Толкина, поэтому выделю данный тезис для запоминания:
Смерть плоха и гибельна в отношении жизни, ею отнятой, но она же положительна и спасительна относительно “новой” жизни (возрождения), которая без нее невозможна.
В результате анализа В.Н. Топоров приходит к следующему выводу: «Говоря в общем, *mer-2 отмечает появление и нарастание световой энергии, соответственно усиление способностей зрительного восприятия, в отличие от *mer-3, которое свидетельствует об уменьшении световой энергии вплоть до ее исчезновения и соответственно о сокращении возможностей зрительного восприятия вплоть до полного его прекращения (ср. образ слепой /темной!/ смерти, представление о мертвых как слепых или невидимых, а самого царства смерти как “безвидного” ‒ ᾍδης < *n̥-*weyd- “невидимый”, “безвидный”). Смерть и умирание как исчезновение оказываются при более конкретном рассмотрении потемнением-помрачением, выпадением из взгляда, из зрения (природа его такова, как и природа видимого им, ‒ световая)» [Топоров 1990: 313].
Корень в слове море
Все исследователи сходятся в том, что русское слово море и родственные ему слова других индоевропейских языков восходят к корню *mori [EIEC: 503; EDSIL: 325; EDPG: 355; Гамкрелидзе, Иванов 1998: 672-673], но дальше этого, к сожалению, не идут. Кроонен реконструирует основу слова *mor-i-o- [EDPG: 355], где *o – это тематическая гласная второго индоевропейского склонения, а *i – показатель мягкого варианта (см. публикацию «Система склонения в Квенья»), то есть собственно корень – это *mor-.
Из публикации «Брод через реку времени» мы уже знаем, что в индоевропейском праязыке было три ступени чередования гласных *e // *o // *ноль звука, а в публикации «Логика и диалектика» подробно рассказывается о том, что первая ступень *e использовалась в глагольных основах, а вторая – *o – в производных от них существительных, например, несу-ноша, везу-воз и т.д. Таким образом, корень *mor- ожидаемо представляет собой существительное, которое по всем правилам должно иметь производящий глагольный корень *mer-, и корень этот омонимичен корню *mer- в значении “умирать” и целому ряду корней, упомянутых выше.
Ещё более очевидным формальное родство этих корней становится при обращении к ностратическим реконструкциям.
Ностратические языки (от лат. nostrās, род. п. nostrātis «наш», «нашего круга», «здешний») — гипотетическая макросемья языков, объединяющая несколько языковых семей и языков Европы, Азии и Африки, в том числе алтайские, картвельские, дравидийские, индоевропейские, уральские, иногда также афразийские и эскимосско-алеутские языки. Все ностратические языки восходят к единому ностратическому праязыку (10-12 тыс. до н.э.).
Последний из фундаментальных трудов по ностратической реконструкции [Bomhard 2021] даёт следующие примеры:
880. *mar- “to go (round), to walk, to run; to go after, to run or chase after” > “to seek, to pursue”; *mar-a “walk, walking, passage; road, track, way” [Bomhard 2021: 1045-46].
882. *mar- “to soil, to stain”; *mar-a “spot, stain, dirt’; (adj.) ‘dark, dirty, soiled” [Bomhard 2021: 1049].
883. *mar-a “marsh, swamp” (только евразийский ареал) [Bomhard 2021: 1050].
885. *mary- “to be weakened, to wither away, to decay; to be or become sick, to fall ill; to die (from a fatal disease), to perish”; *mary-a “sickness, illness, fatal disease, malady, ailment; death” [Bomhard 2021: 1051].
Здесь мы видим те же элементы синкретичного значения: «помрачение», «угасание», «умирание», а также нечто новое – «топь» и «путь».
Море, озеро, болото
Интересно, что уже в германском праязыке корень *mor-i- означал не море, а озеро. Его английское производное mere встречается у Дж. Толкина в названии Зеркального озера Mirror-mere – священного для Гномов Мории. В индоевропейском праязыке *mor-i- было обозначением любой стоячей воды, на что указывает одна из древнейших форм – хеттск. marmar(r)a- “болото, топь” [EIEC: 503], но по мере расселения индоевропейцев и образования отдельных народов появлялись новые производные, применявшиеся к разным видам водоёмов с неподвижной водой: армянск. mawr “болото”, русск. диалектное море “озеро”, древнеанглийское mere “море, озеро, пруд” [Гамкрелидзе, Иванов 1998: 673].
С формальной точки зрения и с учётом того, что «омонимия» пракорней, как отмечал О.Н. Трубачёв и другие исследователи, на деле является мнимой, связь моря со смертью вполне допустима. Но тут возникает вопрос: а как эти два понятия связаны между собой?
В самом начале я уже упоминал о связи слова и текста. На основании этого я в своей диссертации вместе с моим научным руководителем С.Г. Проскуриным разработал метод анализа художественного имени с последовательным подключением контекста – текста – культурной среды и учётом авторской (в нашем случае – Толкиновской) версии происхождения художественного слова [Соснин 2011: 9]. Как отмечал С.Г. Проскурин, «роль художественного текста окажется решающей на стадии верификации этимологии» [Проскурин 2004: 236]. Поэтому давайте посмотрим на этимологические и культурно-исторические параллели, где связь смерти и моря более очевидна.
СМЕРТЬ И МОРЕ
ЭТИМОЛОГИЧЕСКИЕ ПАРАЛЛЕЛИ
Озеро Душ
Ближайшим словом, в этимологии которого относительно чётко видна связь моря и смерти, можно считать английское слово sea, которое восходит к общегерманскому *saiwa- // *saiwi- [EDPG: 423]. От этого же корня в английском языке происходит и слово soul “душа” (общегерманское *saiwalò), то есть душа – это нечто, происходящее от моря. Происхождение души от моря чётко видно в немецких производных: See-Seele. Такая связь объясняется германским поверьем, согласно которому души являются из водоёмов и возвращаются туда после смерти [Orel 2003: 314].
Общегерманское *saiwi-, как и индоевропейское *mor-i-, тоже имело значение “водоём с неподвижной водой”, хорошо заметное в готском saiws “озеро; болото” [EDPG: 423]. И в том же готском мы находим словосложение, объединяющее оба корня: mari-saiws [EIEC: 503], что подчёркивает их смысловую близость.
Корабль мёртвых
Ещё одним примером связи водной стихии в целом со смертью можно считать индоевропейский корень *néh₂us “корабль, лодка; смерть; мертвец”, восходящий к более раннему *(s)neh₂- “корабль мертвых”. От прилагательного *neh₂w(i)yo- “корабельный” образовано общеславянское *nаvьjь “мертвец”, то есть “погребаемый в лодке” [Трубачев 2003: 191].
Рай за рекой
Аналогичное развитие значений наблюдается и в этимологии слова рай. О.Н. Трубачёв возводит его к общеславянскому *rěka, то есть «связанный с рекой; заречный» [Трубачёв 2003: 190]. Формально *rajь представляет собой долгий вариант второй ступени чередования *rojь “рой, поток”, то есть рай – это мир мёртвых, куда уходят навьи – погребённые в ладье.
Такая реконструкция согласуется с древнеиндийской брахманической формулой naur hā va eṣā svargyā yad agnihotram (śatapatha brāhmaṇa 2, 3, 3, 15) – «это корабль, который ведёт к небу» [Гамкрелидзе, Иванов 1998: 825], где nau(r) – это производное от индоевропейского *néh2us, а svarga “небо” – синоним рая, что позволяет объединить по смыслу общеславянск. *rajь и *nаvьjь.
Переправа
Т.В. Гамкрелидзе и В.В. Иванов отмечают, что обозначение моря через водоёмы самых разных размеров со стоячей водой опирается на более раннее значение “переходить вброд” [Гамкрелидзе, Иванов 1998: 673]. Отсюда и обозначения моря как переправы:
Индоевропейское *pértus при осетинск. ford “большая река; море”, английск. ford “переправа, брод”, авестийск. pǝrǝtu- “переход; брод; мост” и латинск. portus “порт” [Гамкрелидзе, Иванов 1998: 673].
Индоевропейское *weh₂dʰ- при древнеанглийск. wǣd “море; вода” и wadan “переходить вброд” [Гамкрелидзе, Иванов 1998: 673; EDPG: 564].
Индоевропейское *pónteh1s “путь” при древнегреч. ὁ πόντος “море” и латинск. pōns, pontis “мост”.
По наблюдениям Э. Бенвениста, *pónteh1s «это скорее “переход”, который пытаются проделать через неизвестную и часто враждебную местность, путь, открытый богами стремительному движению вод, переправа через естественные препятствия или дорога, которую выбирают птицы в небе, ‒ короче говоря, дорога куда-то, куда не ходят просто, средство преодолеть опасное, полное непредвиденных случайностей пространство» [Бенвенист 1974: 339]. Отсюда и обозначение древнеримских жрецов как pontifex “строитель мостов”, то есть «строящий переход, переправу между миром мертвых и миром живых» [Кошарная 2008: 21].
КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКИЕ ПАРАЛЛЕЛИ
Смерть, море и путь
Древнейшим текстом, в котором вода в целом отождествляется со смертью и переходом, является Эпос о Гильгамеше. Это вообще один из древнейших письменных памятников на земле и один из величайших памятников древней литературы. Написан он на аккадском языке и существует в нескольких вариантах, наиболее полным и упорядоченным из которых является «Ниневийский», названный так в честь города Ниневии, который был столицей Ассирии с VIII по VII вв. до н.э. и где в 1854 году археологи обнаружили огромную библиотеку, содержавшую 30 тысяч глиняных табличек с клинописными текстами.
В X табличке рассказывается о переправе Гильгамеша через Мировой Океан в поисках Бессмертия. На этом пути герою приходится пересекать Воды Смерти mê mūti [George 2003: 683]. Аккадское словосочетание включает в себя общесемитские корни *MW “вода” и *M(W)T “умирать” [EDE: 195, 683], причём корень, обозначающий умирание, означает ещё и “тонуть, опускаться на дно (о корабле)” [там же: 690], что заставляет предположить формальное родство между корнями в словосочетании или, по крайней мере, их формальную ассоциацию.
Мотив Вод Смерти продолжает Ветхозаветное выражение mišbərê māweṯ “волны смерти” (2 Sam 22:5).
У греков была несколько иная ситуация.
В.Я. Пропп, обобщая данные по представлениям о смерти как переправе, приводит интересное замечание А.В. Болдырева о том, что греки, не будучи прирожденными мореплавателями, боялись моря: «Корабль, пускавшийся по волнам этого моря, всегда мог незаметно и постепенно проникнуть в эти сказочные области, и обыкновенное плавание легко могло превратиться в странствование по странам загробным» [Цит. по: Пропп 2000: 179].
Возвращаясь к заметке Э. Бенвениста относительно этимологии греческого слова ὁ πόντος, можно вспомнить, что в одной из эпиграмм Антифила Византийского Чёрное море (Понт) сравнивается с Аидом: καὶ ἦν ἴσος Ἄϊδι πόντος «Понт – это то же самое, что и Аид» [Подосинов 2015: 48].
Классическим примером связи между водой в целом и дорогой в загробный мир являются древнегречекие мифы о реках Аида – Стиксе и Ахероне, через которые души умерших перевозит знаменитый лодочник Харон: «ὕδωρ εἶναι ποταμὸς ἔοικε, δῆλα ὡς ὁ Ἀχέρων… καὶ ναῦς ἐστιν ἐν τῷ ποταμῷ καὶ ὁ πορθμεὺς ἐπὶ ταῖς κώπαις… ὁ γεραιός… Χάρων» (Paus X.28) – «Вода, вероятно, изображает реку: ясно, что это Ахерон… На реке есть корабль, на вёслах сидит перевозчик – старый Харон». В Эннеиде Вергилия Харон перевозит души через реку Стикс, причём «река» эта на деле оказывается болотом – Stygia palus (Aen VI, 323), а греч. ὁ Ἀχέρων этимологически родственно русскому слову озеро [Журавлёв 2005: 288], что отсылает нас к эволюции значений индоевропейского *mor-i- “болото > река > озеро > море”.
Я специально не касаюсь здесь литературных источников Нового Времени, потому что тогда объём публикации распухнет, как старинный английский роман, но один пример именно из такого романа всё же хочется привести, так как он довольно показателен. Это концовка второй главы из романа Ч. Диккенса «Домби и сын», где описывается смерть жены мистера Домби: «…the mother drifted out upon the dark and unknown sea that rolls round all the world» [Dickens 1848: 8] – «…мать унесло тёмным и неизвестным морем, которое омывает весь мир».
Острова мёртвых
Как можно заметить, страх перед морем не исключал, а наоборот, предполагал его восприятие как обители смерти и пути, ведущего на острова мёртвых, где странствовал, например, Одиссей: «Путешествие Одиссея отчётливо делится на две части – сначала полуреальное-полуфантастическое блуждание по Средиземному морю и затем совершенно фантастическое, где-то за пределами ойкумены, целью которого было схождение в Аид» [Подосинов 2015: 56].
Странствия Одиссея, по сути, это та же переправа через реку Ахерон, тем более что на своём пути хитроумный путешественник из Итаки доходит и до самого Аида, который в «Одиссее» назван сырым, влажным и холодным: «αὐτὸς δ᾽ εἰς Ἀίδεω ἰέναι δόμον εὐρώεντα» (Odyss X, 511) – «и ты придёшь во влажную и сырую обитель Аида»
Интересно, что странствия по миру мёртвых начинаются с острова лестригонов, куда Одиссея заносят ветра Эола, столь неразумно освобождённые спутниками героя, а согласно Кратету Малосскому лестригоны обитали на Британских островах, на что указывают короткие ночи. Название города лестригонов – Телепила – тоже показательно: древнегреч. ἡ Τηλέπῠλος буквально означает «Дальние врата», то есть «ворота в конце мира, врата смерти» [там же: 58].
Но тут мы вплотную подходим к мифологическим мотивам родины Дж. Толкина, ибо там же, на Севере, располагался знаменитый остров Ultima Thule – крайний северный предел обитаемого мира, открытый великим массалиотским путешественником и исследователем Пифеем, жившим в IV веке до н.э. «Пифей совершил беспримерное по тем временам плавание., ставшее одним из величайших переплывов древности. Он вышел из Массалии (совр. Марсель), прошёл через Геракловы столбы (пр. Гибралтар), обследовал побережье Испании, следуя по Бискайскому заливу, затем побережье Франции. Выйдя к берегам Бретани, Пифей затем направился к Британским островам. От мыса Белериум (совр. Лендс Энд) он сделал полный круг вдоль британского побережья, возвратившись в свою отправную точку» [Широкова 2000: 19]. Название мыса Белериум в соединении с названием волшебного леса Броселианда дало начало эльфийскому краю Белерианду, а Лендс Энд (Land's End) означает «Конец Земли».
По словам Страбона, доплыв до острова Туле, Пифей отправился дальше на север, пока не достиг замёрзшего моря (Strabo I, IV, 2), которое Плиний Старший называл Кроновым (Plin. H.N. IV, 30), поскольку Кронос властвовал в мире мёртвых [Подосинов 2015: 52]. Как воплощение смерти замёрзшее море воспринимал и сам Пифей, описывая странное явление, именуемое πλεύμων θαλάττιος “морское лёгкое”: «ἐν οἷς οὔτε γῆ καθ᾽ αὑτὴν ὑπῆρχεν ἔτι οὔτε θάλαττα οὔτ᾽ ἀήρ, ἀλλὰ σύγκριμά τι ἐκ τούτων πλεύμονι θαλαττίῳ ἐοικός» (Strabo, II, IV, 1) – «там больше не было ни земли, ни моря, ни воздуха, но густая смесь этих субстанций, напоминающая морское лёгкое».
Г. Брош считает, что морским лёгким Пифей называл паковый лёд, и даёт красочное описание картины, представшей перед глазами греков: «Вот плывут первые, лёгкие льдины, предвещающие появление пакового льда… Их число увеличивается с пугающей быстротой… Они приближаются… Сине-зелёная вода Арктического океана на первых стадиях оледенения становится тяжёлой и стекловидной, подобной полупрозрачному и беловатому телу медуз… Массалиотские галеры продвигаются вперёд лишь с трудом… Вёсла погружаются в эту тяжёлую и вязкую субстанцию, которая их парализует, но которая не выдержала бы и малейшего веса… Эта поверхность, тусклая, изрезанная трещинами, беловатая тяжело поднимается, затем опускается как бы вследствие неясного дыхания, подобного поочерёдному расширению и сжатию медузы. Затем на этот Океан, и так уже изменившийся в такой таинственной и беспокоящей манере, обрушивается ужасный полярный туман, молочно-белый, такой густой, что его можно было бы резать ножом… На этот раз не встаёт больше вопрос о том, чтобы идти дальше. Так как это более не море, которое может разрезать форштевень галеры, не воздух, которым можно дышать, не земля, по которой можно ходить, но ужасающий синтез всех этих элементов, как бы гигантская и сумрачная матрица мира!... Они достигли предела, который боги назначают людям в познании космической тайны» [Цит. По: Широкова 2000: 40-41].
Богатый этнографический материал на эту тему собран в диссертации К.М. Лёффлер «Путешествие на потусторонний остров в раннеирландской литературе» [Löffler 1983], где наряду с данными полинезийской, японской и африканской мифологии подробно рассматриваются острова мёртвых, окружавших Британию.
Помимо удалённости вера в острова мёртвых была основана и на вполне прозаических причинах: в ирландской традиции острова часто использовались для погребения умерших, поскольку местный климат способствовал сохранению останков. Таким островом был, например, остров Иниш Глора (Inis Gluaire) к северо-западу от побережья Эррис в графстве Майо [Löffler 1983: 296].
Британские острова тоже могли восприниматься как потусторонний мир. Об этом писал римский географ Гай Юлий Солин, живший уже в III веке нашей эры: «Finis erat orbis Gallici litoris, nisi Brittania insula non qualibet amplitudine nomen poene orbis alterius mereretur» (Solin XXV.1) – «Побережье Галлии было пределом мира, если не считать остров Бриттанию, которая из-за своих немалых размеров заслужило название иного мира». Интересно, что во французской Бретани есть поверье, что рыбаки, живущие на побережье, каждую ночь перевозят мёртвых в потусторонний мир, которым считается Англия [Löffler 1983: 298].
Корабль душ
Поскольку на острова не попасть без помощи корабля или лодки, то идея о корабле душ логически следует из предыдущей. В фольклоре Британских островов упоминается целый «флот» таких кораблей мёртвых, которые ежедневно забирают души умерших и развозят их по островам [Löffler 1983: 298].
В Германии есть интересное поверье, согласно которому «эльфы, мары и вѣдьмы плаваютъ въ челнокѣ или яичной скорлупѣ въ блаженную страну душъ (Engelland, Elbenreich) [Афанасьев 1994.III: 281]… или загробное царство» [там же: 306]. Здесь мы видим, что души умерших отождествляются с Эльфами, а в смешении Страны Ангелов (Engelland) с Англией (England), которое допускает А.Н. Афанасьев, можно наблюдать архаичные представления о Британских островах как потустороннем мире и обители Эльфов.
В своей знаменитой монографии «Исторические корни волшебной сказки» В.Я. Пропп приводит примеры универсальности этого верования, распространённого среди народов, так или иначе контактировавших с крупными водными бассейнами: «Если в Индии, в азиатских степях, у скифов, греков, германцев, славян и т. д. преобладает конь, то лодка преобладает у островных народов Океании, а в Европе классическую страну культа лодки мертвых, вернее, погребения в лодке, представляет собой Скандинавия. Во всей Океании лодки в самых разных формах служат формой погребения. Их подвешивали на деревьях (Frazer 1922, 20), их ставят на особые высокие помосты (Frobenius 18986, 14), лодки спускаются просто на воду или сжигаются. Во всех этих случаях, особенно в сожжении и в выставлении на помостах, явно сквозит представление о воздушном путешествии умершего. Эти представления явно идут от образа птицы, даже если бы мы не знали этого из резных изделий, представляющих лодку в форме птицы и изображающих “корабль душ”. “Лодка в форме птицы уносит душу на тот свет”, – говорит Фробениус. И если на острове Тиморе лодка в момент прибытия в иной мир представляется золотой, то это означает, что умерший прибыл в царство солнца. В Египте лодка слилась с солнцем» [Пропп 2000: 179].
Как мы видим, этот образ дополняется и лодкой Харона, и кораблём Одиссея, блуждавшего по морям смерти от одного потустороннего острова до другого.
Озеро душ
Упоминание о поверьях, согласно которым души являются из водоёмов и возвращаются туда после смерти, в связи с этимологией прагерманского *saiwa- *saiwalò [Orel 2003: 314] мы находим у А.Н. Афанасьева в трёхтомнике «Поэтические воззрения славян на природу»: «...души новорожденныхъ приносятся изъ родниковъ и колодцевъ. Почти въ каждой деревнѣ въ Германіи указываютъ kinderbrunnen, изъ котораго являются въ семьи маленькіе братцы и сестрицы... во Фленсбургѣ думаютъ, что младенцы, до появленія своего на свѣтъ божій, плаваютъ въ колодцахъ какъ маленькія рыбки. Въ Ольденбургѣ и Фрисландѣ увѣряютъ, что дѣти приносятся изъ прудовъ, болотъ и моря» [Афанасьев 1994.III: 253-254]. Свидетельство более чем достаточное, чтобы подтвердить верность этимологического родства прагерманских форм.
Ближайший аналог этому – один из вариантов кельтского мира мёртвых – Страна под Волнами Tír-fo-Thuinn, связанная с более широким мотивом затонувших городов [Monaghan 2004: 449], самым известным из которых является Китеж.
Богатый материал предоставляют и этнографические данные других народов. Так, например, у литовцев была традиция погребения умерших в озёрах [Журавлёв 2005: 288], а в мифах маори есть озеро жизни Aewa, куда уходят после смерти и откуда «the souls of new-born mortals descended to their earthly home» [Anderson 1969: 417] – «души новорождённых смертных приходят в свои земные жилища».
Согласно легенде с архипелага Фиджи (Океания) на одном из островов в земле есть глубокое отверстие, на дне которого струится поток, и в этом потоке можно отчётливо различить души людей, животных, растений и даже лодок и камней, а также разбитой утвари, которые движутся в бессмертные земли [Thiselton-Dyer 1893: 309].
Интересен также и фантастический образ из романа американского писателя Э. Гамильтона «Звёздные Короли». Там главный герой попадает на планету в Туманности Ориона, где люди подверглись странной мутации и после смерти сливаются с чудовищным озером протоплазмы, чтобы снова появиться из его вещества: «They’ve got a strange new reproduction-cycle, being born from a pool of life and going back to it when hurt to be born again» [Hamilton 2012: 125] – «У них сформировался новый странный репродуктивный цикл: они рождаются из водоёма жизни но, получив ранение, возвращаются в него, чтобы родиться вновь». Обратите внимание на то, что Гамильтон называет озеро Водоёмом Жизни (pool of life), в точности повторяя легенды об озере жизни, в котором обитают души всего на земле, например, легенду таос-пуэбло о Голубом озере в Нью Мехико [Waters 1950: 334].
Итоги
Итак, на основании рассмотренных данных можно смело предположить, что индоевропейское обозначение водоёма *mor-i-o- представляет собой вторую ступень чередования корня *mer- // *mor- // *mr- “умирать, исчезать, угасать”, то есть русское слово море одного корня со словом мор.
Становится понятным и формальное совпадение ностратич. 880. *mar-a “road, track, way”, 883. *mar-a “marsh, swamp” и 885. *mary-a “death”. Единство этих значений хорошо объединяет и объясняет индоевропейск. *pónteh1s “путь” как “переход, переправа через опасное пространство”.
Культурно-исторические параллели закрепляют предположение о формальном родстве этих корней и позволяют предположить, что море не просто ассоциировалось со смертью, а было его непосредственным воплощением и обителью мёртвых вместе со всеми островами, располагавшимися в морских просторах в дали от освоенной человеком ойкумены, и обитающими на них полулегендарными и мифологическими народами.
По этой причине «уход за море (реку и любой водоём)» является очевидной метафорой смерти и подкрепляется не только текстами, но и похоронными ритуалами, где фигурирует погребальная ладья, или корабль душ, что очень важно именно в свете «ухода за море» Эльфов Дж. Толкина.
Тексты Дж.Р.Р. Толкина
Etym – The Etymologies // The History of the Middle-earth. / Ed. by Ch. Tolkien. Volume 5. The Lost Road and Other Writings. – L. : HarperCollinsPublishers, 1993.
Словари
Фасмер 1987 – Фасмер, М. Этимологический словарь русского языка: в 4 т. / Макс Фасмер; Под ред. и с предисл. Б. А. Ларина; Пер. с нем. и доп. О. Н. Трубачева. ‒ 2. изд., стер. ‒ М. : Прогресс, 1986 ‒ 1987. Т. 3 : Муза-Сят : словарь. ‒ 1987.
EDE – Takács, G. Etymological Dictionary of Egyptian. Vol. 3. HdO. – Leiden: Brill, 2008.
EDPG ‒ Kroonen, G. Etymological Dictionary of Proto-Germanic. ‒ Leiden: Brill, 2013. (Leiden Indo-European Etymological Dictionary Series, vol. 11).
EDSIL ‒ Derksen, R. Etymological Dictionary of the Slavic Inherited Lexicon / by Rick Derksen. ‒ Leiden ; Boston : Brill, 2008. (Leiden Indo-European etymological dictionary series, vol. 4).
EIEC ‒ Mallory, J.P.; Douglas Q. Adams. Encyclopedia of Indo-European Culture. — London: Fitzroy Dearborn Publishers, 1997.
IEW – Pokorny, J. Indogermanisches etymologisches Wörterbuch. – Bern, München, 1959.
Orel 2003 – Orel, V.E. A handbook of Germanic etymology / by Vladimir Orel. - Leiden ; Boston : Brill, 2003.
Источники
Aen – Virgil's Aeneid: with explanatory notes / by Virgil; Frieze, Henry Simmonds. – New York [etc.]: D. Appleton and Company, 1876.
George 2003 – George, A. R. The Babylonian Gilgamesh Epic: Introduction, Critical Edition and Cuneiform Texts. 2 vols. Oxford: Oxford University Press, 2003.
Odyss – Homer's Odyssey / Edited With English Notes, Appendices, Etc. By W. Walter Merry And The Late James Riddell. Vol. 1. – Oxford : Clarendon Press, 1886.
Paus – Pausanias. Pausaniae Graeciae descriptio : ad optimorum librorum fidem accurate edita. T. 3. — Lipsiae : Tauchnitz, 1829, 1829.
Plin. H.N. – Caii Plinii Secundi. Historiae Naturalis. Libri XXXVII ad Optimorum Librorum Fidem editi cum Indice Rerum. Editio stereotypa. Tomus I. Lib. I—VI. 399 s.; Tomus II. Lib. VII-XIII. 314 s. Lipsiae:1830.
Solinus (Caius Julius). De Mirabilibus mundi. Ed. Guillelmus Tardivus. ‒ Paris: Louis Simonel et associés (Au Soufflet Vert), circa 1474-1475.
Strabo – Kramer, Gustav, ed., Strabonis Geographica, 3 vols, containing Books 1-17. Berlin: Friedericus Nicolaus, 1844-52.
Литература
Афанасьев, А.Н. Поэтические воззрения славян на природу. Т. 1-3 / глав. ред. Н. Волочаева. – М. : «Индрик», 1994.
Бенвенист Э. Общая лингвистика / Под ред., с вступ. ст. и коммент. Ю.С. Степанова. – М.: Прогресс, 1974.
Галинова, Н. В. Русская этимология : [учеб.-метод. пособие] / Н. В. Галинова ; [науч. ред. Е. Л. Березович] ; М-во образования и науки Рос. Федерации, Урал. федер. ун-т. – Екатеринбург : Изд-во Урал. ун-та, 2015.
Гамкрелидзе, Т.В., Иванов, В.В. Индоевропейский язык и индоевропейцы / Т. В. Гамкрелидзе, В. В. Иванов. – Благовещенск : БГК им. И. А. Бодуэна де Куртенэ, 1998.
Елизаренкова, Т.Я. Слова и вещи в Ригведе : [Монография] / Т. Я. Елизаренкова; Рос. акад. наук. Ин-т востоковедения. - Москва : Вост. лит., 1999.
Журавлёв, А.Ф. Язык и миф : лингвист. коммент. к тр. А.Н. Афанасьева "Поэт. воззрения славян на природу" / А.Ф. Журавлев. - Москва : Индрик, 2005.
Колесов, В.В. Слово и дело : из истории русских слов / В. В. Колесов ; С.-Петерб. гос. ун-т. ‒ СПб. : Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2004.
Колесов, В. В. Древнерусская цивилизация. Наследие в слове / Словоуказатель – Н. В. Колесова / Отв. ред. О. А. Платонов. ‒ М.: Институт русской цивилизации, 2014.
Кошарная, С. А. Море в русской мифологической картине мира // Научные ведомости БГУ 2008, № 15 (55).
Малаховский, Л.В. Теория лексической и грамматической омонимии / Л. В. Малаховский; Отв. ред. Р. Г. Пиотровский. ‒ М. : Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2009.
Павлова С. Р. Презентация книги «Дорога к единорогу» // Палантир, №45, 2005.
Подосинов, А.В. Куда плавал Одиссей? : о географических представлениях греков архаической эпохи / А. В. Подосинов ; Ин-т всеобщей истории РАН. ‒ Москва : Языки славянской культуры, 2015.
Пропп, В.Я. Исторические корни волшебной сказки / В. Я. Пропп. – Издательство «Лабиринт», М., 2000.
Соснин, Е.В. Образы древнегерманской мифопоэтической модели мира и их реконструкция в произведениях Дж.Р.Р. Толкина : дис. на соискание учёной степени кандидата филологических наук : 10.02.04 / Соснин Евгений Викторович; [Место защиты: Алт. гос. пед. акад.]. ‒ Барнаул, 2011.
Топоров, В.Н. Заметка о двух индоевропейских глаголах умирания // Исследования в области балто-славянской духовной культуры. (Погребальный обряд) / отв. ред. В.В.Иванов, Л.Г. Невская. – М. : Наука, 1990.
Топоров, В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ [Текст] : исследования в области мифопоэтического : избранное / В. Н. Топоров. ‒ Москва : Прогресс : Культура, 1995.
Топоров, В.Н. Исследования по этимологии и семантике : [в 3 т.] / В. Н. Топоров. – Москва : Языки славянской культуры (Opera etymologica. Звук и смысл). Т. 1 Теория и некоторые частные ее приложения / В. Н. Топоров. – 2004.
Трубачёв, О.Н. Труды по этимологии: Слово. История. Культура. Т.1. / О.Н. Трубачёв – М. : Языки славянской культуры, 2004.
Трубачев, О.Н. Этногенез и культура древнейших славян / О. Н. Трубачев. – Москва: Наука, 2003.
Фрейденберг О.М. Мотивы // Поэтика. Труды русских и советских поэтических школ / Сост. Дьюла Кирай. – Будапешт, 1982.
Шанский, Н.М. Русский язык : Учебник для 4 класса / Т. А. Ладыженская, М. Т. Баранов, Л. Т. Григорян и др. ; Под ред. чл.-кор. Акад. пед. наук СССР д-ра филол. наук Н. М. Шанского. ‒ Москва : Просвещение, 1988.
Широкова, Н.С. Культура кельтов и нордическая традиция Античности / Н.С. Широкова. – СПб. : Евразия, 2000.
Шмелев, Д.Н. Проблемы семантического анализа лексики (на материале русского языка) / Д.Н. Шмелёв. – М. : Наука, 1973.
Anderson, Johannes C. Myths and Legends of the Polynesians. – Rutland: Charles E. Tuttle Company 1969.
Bomhard, Allan R. A Comprehensive Introduction to Nostratic Comparative Linguistics With Special Reference To Indo-European. /Forth revised, corrected, and expanded edition. ‒ Florence, SC: 2021.
Bridges, R.S. On English Homophones // Society for Pure English. ‒ Oxford, 1919. Vol. 1. Tract N II. P. 3-48.
Dickens, Ch. Dombey and Son. London : Bradbury and Evans, 1848.
Hamilton, E. The Star Kings. Medford Armchair Fiction, 2012.
Löffler, Ch.M. The voyage to the otherworld island in early Irish literature. – Salzburg : Institut für Anglistik und Amerikanistik, Universitat Salzburg, 1983.
Monaghan, M. The Encyclopedia of Celtic Mythology and Folklore. – New York: Checkmark Books, 2004.
Thiselton-Dyer, Th.F. The Ghost World. ‒ London: Ward & Downey, 1893.
Waters, F. Masked Gods: Navaho and Pueblo Ceremonialism. ‒ Chicago: The Swallow Press 1950.