Футуризм начала XX века, возникший в питательной среде всеобщего хаоса и разрухи, в наши дни вновь поразил цивилизацию, ослабленную постмодернистской философией вседозволенности и релятивизма, почти погубившей образование и гуманитарную науку, а потому нам снова требуется лекарство, основанное на классике и чётких критериях истины. Одним из сильнодействующих компонентов этого лекарства является творчество Дж. Толкина, так как основной удар футуристы направляли и направляют в сердце цивилизации – человеческий язык.
Определение маршрута
О языке я решил поговорить по трём причинам. Во-первых, сам я по специальности филолог и долгое время преподавал древние языки. Во-вторых, эксперименты с языком – основное занятие всех авангардистских течений, из-за чего крупный специалист в этой области, кандидат филологических наук и научный сотрудник Института языкознания РАН В.В. Фещенко, написавший в своё время отзыв на мою диссертацию, назвал свою монографию, посвящённую авангарду, «Лабораторией логоса». И в-третьих, на мой взгляд, Дж. Толкин является величайшим в истории экспериментатором в области языка и одновременно одним из крупнейших классиков, чьи концепции в области языкотворчества по праву могут считаться авангардными в буквальном и подлинном значении этого слова.
В.В. Фещенко отмечает, что поворотными в разработке теории авангардизма можно считать три работы: «Проект семиотической теории авангарда» Н. Сироткина, «Авангард: модули и векторы» С. Бирюкова, который определил авангард как «системы напряжённого авторского отношения с языком» и «Метаязыковая рефлексия в текстах русского авангардизма 1910-20-х гг.» А. Чернякова [Фещенко 2009: 8]. Как видите, все они, включая книгу самого В.В. Фещенко, связаны именно с языковыми экспериментами. Более того, в названиях монографий отражены основные проблемы ,которые я затрону в данной публикации: языковые теории футуристов, или, как пишет А. Черняков, «метаязыковая рефлексия», знаковая природа языка и искусства (семиотическая теория) и «напряжённые отношения» авторов с языком. Последняя формулировка весьма точна, так как у футуристов с языком действительно были напряжённые отношения, и, как я покажу далее, не только у них. При чтении научных работ современных и, отчасти, не современных исследователей, писавших о футуристах, возникает то же ощущение.
А что касается Дж. Толкина, то ему в плане научного изучения его наследия не повезло настолько же, насколько повезло футуристам. Тот же В.В. Фещенко лишь вскользь упоминает Толкина в связи с концепцией лингвистической эстетики [Фещенко 2014: 144], хотя именно эта концепция лежала в основании всего творчества английского филолога и писателя, и в ней он не знал себе равных. А великий У. Эко объединил языки Толкина с «заумью» В. Хлебникова не только на тех основаниях, что это художественные построения, но и потому, что «это лишь фрагменты» без достаточно разработанных лексики и синтаксиса [Эко 2007: 13], хотя тем, кто живо интересуется творчеством Дж. Толкина, хорошо известны давно опубликованные рукописи профессора, посвящённые именно языкам Средиземья. Это словари «Qenyaqetsa» и «The Etymologies» объёмом в несколько тысяч слов, сравнительно-историческая грамматика Квенья, изданная в нескольких номерах журнала «Parma Eldalamberon», на который я часто ссылаюсь. На этом языке можно говорить, писать стихи и прозу, а словарный запас у него больше чем у многих носителей реальных языков.
С творчеством Дж. Толкина всегда так: те, кто свысока судят о нём, часто просто не знают о его масштабах. Впрочем, с футуристами та же история, только наоборот: те, кто восторжено пишут о них, не замечают очевидных странностей, так что в разбор полётов мне опять придётся включить «братьев-славян», то есть коллег-гуманитариев, и особенно любимых мной литературоведов, которых так же пламенно любил и сам Дж. Толкин, сочинивший про них нелицеприятную песенку, которую, по соображениям политкорректности, я цитировать не буду. Зато охотно процитирую высказывание Т. Шиппи, которое хорошо передаёт суть проблемы: «One can see that the thing he found worst about them was their monoglottery: they seemed able to read only one language, and even if they knew a bit of French or some other modern tongue they were quite incapable of reading ancient texts, ancient English texts, with anything like the degree of detailed verbal insight that was required» [Shippey 1983: 3]. «Худшее, что он (Толкин – Е.С.) обнаружил у них (литературоведов – Е.С.), это моноглоссия: возможность читать только на одном языке, и даже если они и знали французский или другой современный язык, то были неспособны читать древние тексты, древнеанглийские тексты, поскольку не обладали необходимым чувством слова». Я бы расширил это высказывание с учётом современного состояния проблемы: литературоведы, да и некоторые лингвисты, как выяснилось, в принципе не понимают, что такое язык, а гуманитарии вообще, как заметил ещё физик Макс Борн, не проявляют даже признаков склонности к действительно научному мышлению и «неспособны ухватить суть научного метода» [Борн 1973: 44]. Из-за этого высказывания и утверждения относительно футуристов, как и самих футуристов, на поверку оказываются либо банальными, либо притянутыми за уши, либо просто неверными.
Азбучные истины
Дж. Толкин был блестящим филологом и лингвистом, знал множество языков, большая часть из которых была древними, а языки, изобретённые им самим, полностью соответствовали законам сравнительно-исторического языкознания, в котором оксфордский профессор разбирался. Более того, для этих языков он разработал три системы письма, основанные на германских рунах (Кертар), древнеиндийском деванагари (Тенгвар) и готском алфавите, созданном епископом Вульфилой в IV в. н.э. (письмена Пенголода). Я специально делаю на этом акцент, поскольку в программной статье «Наша основа» В. Хлебников заявляет: «Вся полнота языка должна быть разложена на основные единицы «азбучных истин», и тогда для звуковеществ может быть построено что-то вроде закона Менделеева…» [Хлебников 2005: 167] и далее: «если б оказалось, что законы простых тел азбуки одинаковы для семьи языков, то для всей этой семьи народов можно было бы построить новый мировой язык…» [там же: 168]. А потом делает вывод: «нет путейцев языка» [Хлебников 2005: 167].
Тут сразу бросаются в глаза глубокие различия между футуристами в лице одного из ярких их представителей и Дж. Толкином. Во-первых, как мы видим, Хлебников был не в курсе того, что к моменту его рождения сравнительно-историческое языкознание существовало уже больше ста лет, а его основоположники, Р. Раск, Я. Гримм, А. Шлейхер и прочие светила первой величины не то что «вроде закона построили», а сформулировали самые настоящие законы звуковых соответствий в родственных языках и на их основании реконструировали праязык, существовавший аж пять тысяч лет назад. Во-вторых, футурист, озадаченный глобальной идеей построения «мирового» языка, не различает буквы и звуки и наивно полагает, что языки построены из элементов азбуки! Вообще, «Наша основа» удивляет концентрацией ошибок именно в этой, базовой теме, с которой начинается школьное обучение. Вот ещё одна: «Словотворчество учит, что всё разнообразие слова исходит из основных звуков азбуки» [там же]. Я уж не знаю, чему там учит словотворчество, но «Курс русской грамматики» В.А. Богородицкого, по которому должен был учиться В. Хлебников, учит, что необходимо «строго различать звуки и буквы» [Богородицкий 1935: 30]. А вот Дж. Толкин их различал, более того, системы его письма были приспособлены под звуковой строй разных языков, в том числе и реальных, например, английского, а для практических нужд он использовал латинскую транслитерацию – способ записи звуков одного языка с помощью букв другого. Неграмотность Хлебникова в этой области не спишешь даже на моноглоссию, о которой писал Т. Шиппи, так как тут совсем необязательно знать иностранные языки. Вот, например, буква Я в начале слов обозначает два звука /й/ и /а/, а после смягчённых – один /’а/. А в целом, звуковой строй русского языка насчитывает 42 звука, в то время как алфавит состоит из 33 букв. А В. Хлебников упорно пишет: «Из этих исходных точек строится слово, и новый сеятель языков может просто наполнить ладонь 28 звуками азбуки, зернами языка» [Хлебников 2005: 167].
Мне могут возразить: здесь имеются в виду только те звуки, которые обозначены буквами. Возможно, только как тогда Хлебников собирался строить свой «мировой» язык, если не учитывал различия твёрдых и смягчённых согласных? Смог бы он ввести туда слова блуд и блюд, луб и люб? Впрочем, из статьи «Рычаг чаши» видно, что Хлебников не знал о том, что /л/ и /л’/ разные звуки: «Вот я черчу на меловой доске ласты плывущего тюленя, лапу гуся, большую и широкую ладью или лодку человека, – он плывет, лыжу человека – он идет, – лопату, лямку бурлака, лепесток купавы, латка, лист березы, лопух, лопасть винта, плоскости летчика, крыло летуньи, лапоть, ладонь руки, латы, лыки, лед и лошадь, – и везде вижу, даже в ливне и луже, Л начинает те имена, где сила тяжести, шедшая по некоторой оси, расходится по плоскости, поперечной этой оси» [Хлебников 2005: 126]. И тут же видно, что Л у него – это именно буква.
Странным образом этого упорно не замечают филологи, которые на полном серьёзе рассматривают футуристов вообще и Хлебникова в частности как «исследователей» и «новаторов» языка. Так, в предисловии к сборнику «Футуризм и безумие» некая Анна Валерьевна Нижник, кандидат филологических наук пишет: «Знаменитое стихотворение Артюра Рембо «Гласные» было одним из первых примеров превращения языка в своеобразный «конструктор»: поэт, как ребенок, перебирал не кубики фраз и смыслов, а мелкие детали языкового «лего» — звуки, из которых можно построить стихотворение…» [Нижник 2019: 15]. Хлебников хорошо известен своей потрясающей способностью комбинировать «звукотела азбуки», перебирать всевозможные варианты слов и корней, извлекая из них какие-то свои идеи, тем же занимался и его друг А. Кручёных, и В. Каменский и многие другие. И вот Анна Валерьевна пытается «пристегнуть» к этой футуристической игре француза А. Рембо.
Да, филолог неплохо обыграла греческий глагол λέγω “собирать; говорить”, только забыла производное λογική “логика, внутренняя связность; смысл”, а потому логика у неё поехала с первых же слов. Во-первых, как поэт может перебирать «не кубики фраз и смыслов, а звуки», если он из них собирается построить стихотворение, то есть фразы и смыслы? Или автор хочет сказать, что у Рембо в стихотворении нет фраз и смыслов? Посмотрим:
А – черный; белый – Е; И – красный; У – зеленый.
О – синий; тайну их скажу я в свой черед.
А – бархатный корсет на теле насекомых,
Которые жужжат над смрадом нечистот.
(пер. К.Г. Бекетовой [Рембо 1982: 395]
По-моему, всё на месте. А во-вторых, Анна Валерьевна не обратила внимания на то, что в этом произведении речь идёт не о звуках, а о буквах! Почему я так решил? Откроем французский оригинал:
A noir, E blanc, I rouge, U vert, O bleu : voyelles,
Je dirai quelque jour vos naissances latentes...
Нам хватит и двух строк. А теперь сверим с данными французской фонетики. Во французском языке 16 гласных: 12 чистых и четыре носовых, а вот букв в алфавите как раз 5. Странно, что француз Рембо в таком «программном», с точки зрения толкователей, стихотворении совершенно пренебрёг специфически французскими огубленными и носовыми в пользу самых простых и неспецифических. Кстати, на это обратил внимание ещё Э. Гобер в 1904 году, предположив, что истинным источником вдохновения Рембо послужил детский букварь, где буквы были окрашены в разные цвета. Правда, Гобер исходил не из соотношения звуков и букв, а из совпадения цветов и бессистемности ассоциаций [Рембо 1982: 393]. Да, букварь! И А. Рембо вовсе не ставил перед собой цель, «превратить язык в конструктор». Конечно, он назвал своё стихотворение «Гласные» (Voyelles), но молодому поэту (и Рембо, и Хлебникову) простительно не понимать таких лингвистических тонкостей, а вот кандидату филологических наук… Да и литературовед, не знающий историю создания стихотворения, на котором он строит далеко идущие выводы, смотрится странно.
Удивляет и В.В. Фещенко, которого я цитировал выше. Он постоянно подчёркивает филологическую основу Хлебниковской комбинаторики и при этом никак не реагирует на путаницу звуков и букв, договариваясь даже до сравнения всего этого с математикой: «Техника языка Хлебникова следует логике математических операций. «Разложение слов» напоминает разложение чисел» [Фещенко 2009: 218]. Простите, но числа можно разложить как угодно – по разрядам, на простые множители, записать в виде суммы слагаемых – но только не на цифры, поэтому «техника» Хлебникова, когда он говорит то о звуках, то о буквах, то о звуках азбуки, то о буквах фонетики, к математике не имеет никакого отношения, особенно если учесть, что «математизация отнюдь не сводится к выражению явлений в числах, таблицах и графиках... Главное ‒ это создание такого описания явления, которое было бы безупречным с логической точки зрения…» [Успенский 2002: 624]. А вот тут у В. Хлебникова явно проблемы.
К счастью, есть и те, кто всё же остаётся на строго научных позициях. На антинаучность «языковых теорий» В. Хлебникова обратил внимание Борис Яковлевич Бухштаб, которого В.В. Фещенко оценивает как автора «наиболее серьёзной из первых статей о лингвистике Хлебникова» [Фещенко 2009: 214]. Так вот, Борис Яковлевич верно подметил, что «факты реального языка, над которым – пусть разрушая и рассыпая его – все же работает Хлебников, не дают никакой поддержки его идеям, и попытки объяснить каждое слово из совокупности значений составляющих его знаков не могут не потерпеть крушения, как только эти знаки мало-мальски точно определены… И пылкая фантазия, с которой Хлебников определяет понятийный состав слов, не может тут помочь» [Бухштаб 2008: 79-80].
Та же картина наблюдается и при рассмотрении непосредственно языка и отдельных его уровней, поэтому я закономерно перехожу к главной части своего повествования – к вопросу о языковой природе «зауми» футуристов и их сопричастности языкотворчеству. Здесь, как всегда, удивляют не сами футуристы, а исследователи-филологи, своими утверждениями опровергающие достижения филологии.
Звукосимволизм истинный и ложный
Уже в рассуждениях не то о звуках азбуки, не то о буквах фонетики, В. Хлебников затрагивает проблему связи звучания и значения. Видимо, под влиянием ложных толкований стихотворения А. Рембо он сам много пишет о цветовых значениях звуков: «Этот род искусства – питательная среда, из которой может вырасти дерево всемирного языка… М – синий цвет, Л – белый, слоновая кость, Ч – железный, Б – красный, рдяный, З – золотой, П – черный с красным оттенком, В – небесно-голубой, голубо-зеленый, Н – нежно-красных цветов» [Хлебников 2000: 477]. Кроме этой заметки к стихотворению «Звукопись» (1921) подобные идеи для азбуки мирового языка есть и в статье «Художники мира!» и в «Зангези». А. Кручёных, тоже озабоченный созданием вселенского языка, занимался примерно такими же построениями: «Согласные дают быт, национальность, тяжесть, гласные – обратное – вселенский язык… В искусстве могут быть неразрешенные диссонансы – “неприятное для слуха” – ибо в нашей душе есть диссонанс (злоглас) которым и разрешается первый пример: дыр бул щыл…» [Левинтон 2017: 22].
Дж. Толкин тоже ставил звукосимволизм во главу угла своих реконструкций, и у него есть целое эссе с одноимённым названием, где он рассматривает истоки и творческий потенциал этого явления [SV: 63-72], и опять-таки, как водится, о звукосимволизме футуристов пишут много, сочувственно и без тени критики. Даже известный литературовед М.И. Шапир, сделавший в общем-то правильный вывод о противоречиях в звукосимволической теории Хлебникова, пишет: «Значит ли это, что «заумный язык» не справился со своей задачей? Нет, это значит только, что хлебниковская попытка «ввести заумный язык в разумное поле» через систему цветозвуковых соответствий оказалась неудачной или, по меньшей мере, недостаточной» [Шапир 2015: 6]. Но вот когда дело доходит до Дж. Толкина, то небезызвестная Елена Николаевна Иваницкая, тоже филолог-литературовед, именно над символической окрашенностью фонем и начинает глумиться: «”Властелин колец”, как и “Роза мира” Д.Андреева, демонстрирует любопытную этико-эстетическую окрашенность фонем и их сочетаний. Толкин и Андреев согласны в том, что самые отрицательные гласные — это ы и у, самые отрицательные согласные – х, ц, ш. Самая положительная фонема – это, конечно, л', но также и другие сонорные. Разумеется, невозможно удержаться от того, чтобы не начать подбирать слова под эту закономерность. Самыми отрицательными окажутся цирк, друг, сыр, самыми положительными – свалка, блевотина, клистир. Ну это уж так, из вредности…» [Иваницкая 1994: 58]. Странно, а про футуристов она не знала? А про Рембо? Почему именно Толкин? Да потому, что Дж. Толкин не занимался отсебятиной, а выводил символизм звуков из конкретного языкового материала и надёжно установленных соответствий. А почему именно Андреев? А кто его знает! Может быть, Елена Николаевна знает только Д. Андреева.
Большинство «новаторов» от поэзии и литературоведения не в курсе, что существует целая наука «фоносемантика», как раз изучающая звукосимволизм. Её основателем был замечательный советский лингвист, доктор филологических наук, профессор кафедры английской филологии Санкт-Петербургского университета Станислав Васильевич Воронин. Я просто процитирую его основные достижения и заслуги, отмеченные в аннотации к книге «Основы фоносемантики»: «Впервые выделил фоносемантику как самостоятельную ветвь лингвистики, целью которой является изучение связи звука и значения в слове. Основатель петербургской фоносемантической школы. Автор изобразительной (иконической) теории происхождения языкового знака. Обосновал принцип двоякой – непроизвольной/произвольной – природы языкового знака, вносящий существенную поправку в «принцип произвольности» Ф. де Соссюра. Разработал метод фоносемантического анализа, вводящего объективные критерии определения звукоизобразительного слова; сформулировал основные законы образования и эволюции языкового знака; выявил категорию фонотипа как основную категорию фоносемантики. Ввел понятие и определил природу синкинестэмии – базиса звукоизобразительности. Опубликовал свыше 170 работ в России и за рубежом. Был членом различных научных обществ, в том числе Общества по изучению происхождения языка со штаб-квартирой в Неймегене (Нидерланды)» [Воронин 2006]. И в предшественниках у него были Блаженный Августин, Р. Декарт, М.В. Ломоносов, Г.В. Лейбниц, И.Г. Гердер, В. Гумбольдт, а из собственно лингвистов Р. Пейджет, А. Йоханнессон, Д.В. Бубрих и А.М. Газов-Гинзберг. Но эти титаны науки ни Иваницкой, ни Нижник не интересны, как и Дж. Толкин с его огромным вкладом как раз в ту область, куда пытаются пристроить футуристов. Литературоведы и не знают об их существовании, а зря, потому что даже беглое сравнение закономерностей, выведенных С.В. Ворониным, с лингвопоэтическими конструктами Дж. Толкина выявляет гениальность английского филолога, открывшего данные закономерности на полвека раньше своего советского коллеги. Этому вопросу я посвящу отдельную публикацию «Фоносемантика», а здесь ограничусь несколькими примерами.
С.В. Воронин выделяет 18 типов различных звукоподражаний, среди которых есть так называемые «тоновые континуанты» (тип II), то есть тон в чистом виде, где губной гласный U отображает низкочастотное гудение, а I – высокочастотное: англ. hoot “кричать, ухать (о сове); гудеть (о рожке)” , too (-too) “ту-у-ту-у (подражание гудению рожка)”, cheep “пищать (о птенцах, также о мышах”, bleep “писк передатчика ва борту спутника”; башкирск. hajrau “петь (о птице)”, eaj-aaj “визг, вой”, γw-γw “вой, завывание ветра”, builau “выть”; индонезийск. dengung, dengong “звукоподражание вою сирены, гулу самолета, гудению”, denging “звукоподражание гудению (меньше, чем dengung)”» [Воронин 2006: 48-49]. Именно в эти закономерности укладываются Толкиновские построения: tumba “глубокий” [PE 22: 127], yaimё “плач, стенание” [MCOE: 223], NGAW “выть” [PE 17: 39], tinge, tango “гудеть (о струнах)” [Etym: 394].
А теперь давайте сравним это со звукосимволизмом футуристов. У В.В. Каменского есть поэма «Полет Васи Каменского на аэроплане в Варшаве». Некая Марина Акимова, кандидат филологических наук, ведущий научный сотрудник Института мировой культуры МГУ, член редакции журнала Philologica, в своём разборе пишет: «Наиболее «заумная» часть текста связана с образом существенной высоты, на которую взобрался аэроплан:
i
ю
ю
зз
ензу
чу ть ещ
тум анито
альн аейтам
Авиатора сопровождает не гармония сфер, а громкий рев мотора, что выражено звукоподражанием (ензу зз ю ю)» [Как читать заумные стихотворения]. Обращаясь к законам звукосимволизма, мы видим, что рёв мотора относится к типу VI – чистым фреквентативам, обозначающим серию ударов, то есть дрожание. И выражение здесь тоже универсально: англ. jar “вибрировать”, br-r-r “звук дрели”, башкирск. byrr “шум крыльев мелких птиц при взлёте”, pyrr “тарахтение мотора” [Воронин 2006: 55], даже если просто открыть словари, то звуки мотора в английском передаются словами bbbdroom, braaawn, roarrr, vroom; в таджикском – гур-гур, а в русском – тр-тр или др-др. Так что ензу зз ю ю никак на мотор не тянут и не производят впечатления рёва двигателей.
Та же ситуация и с излюбленной Хлебниковской буквой Л: «Л начинает те имена, где сила тяжести, шедшая по некоторой оси, расходится по плоскости, поперечной этой оси» [Хлебников 2005: 126]. А вот согласно законам фоносемантики звук /l/ относится к VI типу так называемых фоноинтракинем, где членораздельный звук человеческой речи изображает не звучание, а движение. Связь членораздельных звуков с движениями возникла в те времена, когда звуковая речь была всего лишь вспомогательным средством, а ведущую роль играли жесты [Афасижев 2004: 80-84]. VI тип объединяет слова с общим значением «лизания, лакания» [Воронин 2006: 90]. Оно и понятно, так как древние, создававшие язык, не оперировали такими абстрактными понятиями, как «сила тяжести, шедшая по некоторой оси», а вот процесс лизания и лакания им был знаком и понятен. У Дж. Толкина в языке Квенья есть корень LAVA “лизать” [PE 12: 51], который полностью удовлетворяет значению фоноинтракинем. Более того, С.В. Воронин отмечает, что в системе грамматического звукосимволизма звук /l/ передаёт идею множественности [Воронин 2006: 116], что также находит соответствие в Квенья: показатель множественного числа -li, например, в слове Noldoli “Эльфы-Нолдоры” и слово lie “народ, люди”.
Кстати, возвращаясь к издевательствам Иваницкой, хочется обратить внимание на то, что примеры под свою надуманную «закономерность» филолог подбирает неверно, словно не замечая, что в числе отрицательных звуков она называет гласные /ы/ и /у/, а согласные – /х/, /ц/ и /ш/, в то время как примеры включают совсем другой набор согласных: цирк, друг, сыр, повторяющихся и в противоположных примерах: свалка и клистир. Но это тоже «из вредности».
И снова возникает вопрос: филологи, рассуждающие о звукосимволизме, не знают о существовании целой науки?
Звуки без смысла
Однако после того как В. Хлебников заявляет нам, что значения слов складывается из… букв/звуков/знаков и т.д., он вдруг резко разворачивается и пишет нечто прямо противоположное: «…Язык естественно развивался из немногих основных единиц азбуки; согласные и гласные звуки были струнами этой игры в звуковые куклы. А если брать сочетания этих звуков в вольном порядке, например: бобэоби или дыр бул щыл, или Манч! Манч! или чи брео зо! ‒ то такие слова не принадлежат ни к какому языку, но в то же время что-то говорят, что-то неуловимое, но все-таки существующее» [Хлебников 2005: 173]. Стоп! Если слова складываются из «чего-то там», то порядок их не может быть «вольным», а если он вольный, то эти звуки-буквы не имеют определённого значения, иначе бы они сразу же меняли смысл образования, в которое складываются. Какие-то знаки Шрёдингера – то буквы, то звуки, то имеют фиксированное значение, то нет.
А. Кручёных тоже творит какую-то «квантовую лингвистику». Дыр бул щыл у него то «не имеют определённого значения» [Кручёных 1913: 27], то означают «неразрешённые диссонансы» в душе [Левинтон 2017: 22], а то вообще включают в себя «более национального русского, чем вся поэзия Пушкина» [Хлебников, Кручёных 2005: 333].
Идеи футуристов весьма противоречивы, так что филологам, пытающимся их оправдать, тоже приходится быть противоречивыми. Так А.В. Нижник в своём предисловии пишет: «Разъятию языка, которым занимались футуристы, сопутствовали успехи лингвистики. Русский ученый И. А. Бодуэн де Куртене стремился к тому же эффекту, который интересовал Рембо и других приверженцев языковой революции: он создал теорию фонем — мельчайших смыслоразличительных единиц, которые служат фундаментом языкового здания. По мнению футуристов, загадка языка могла быть разгадана как раз на уровне этого базового языкового субстрата. В манифесте «Наша основа» Велимир Хлебников писал: «Эти свободные сочетания, игра голоса вне слов, названы заумным языком. Заумный язык — значит находящийся за пределами разума…»… [Нижник 2019: 17].
Странностей в этом пассаже много. Самая очевидная – как совместить стремление «разъять язык», отделив звуки от слов и выведя их за «пределы разума», со стремлением приписать звукам особый смысл? Звукосимволизм как раз увязывает звуки и слова, а не разделяет их! А вторая странность… Обратите внимание на определение фонемы, которое даёт сама Анна Валерьевна: «он создал теорию фонем – мельчайших смыслоразличительных единиц, которые служат фундаментом языкового здания». СМЫСЛОРАЗЛИЧИТЕЛЬНЫХ ЕДИНИЦ!!! То есть фонемы – это звуки, служащие для различения смыслов, единицы, в которых звук и смысл неотделимы друг от друга!!!
Вспомним школьные уроки. И в русском, и в английском языках есть, например, звук /л/ (/l/). Но! Фразу tell me “скажи мне” вы можете произнести с акцентом и /тел ми/, и /тель ми/ – англичане вас поймут. Но если по-русски вы вместо фразы дай мне мел скажете дай мне мель, то смысл фразы изменится кардинально. Отсюда мы можем сделать вывод, что в английском языке есть только одна фонема – /l/, а вот в русском языке их две – /л/ твёрдая и /л'/ смягчённая. Зато в английском различаются фонемы /s/ и /θ/ (TH), которые русскоговорящий может принять за один звук – /с/. Вот только если вместо фразы I think /ай θинк/ “я думаю” вы скажете /ай синк/, то у вас получится “я тону”. Потому звуки человеческого языка и называются членораздельными! Так что поиграть звуками, как кубиками, в отрыве от фраз и смысла у вас не получится. И мы снова видим, что кандидат филологических наук не понимает, что пишет!!!
Так же странно звучит утверждение, что И.А. Бодуэн де Куртенэ стремился к тому же, к чему и футуристы, – разъять язык. Учёные стремятся познать существующее, а не навязать реальности свои фантазии. Теория фонем – не изобретение учёного, стремившегося «поиграть в кубики звуков в отрыве от смысла», а его открытие, если вы понимаете, в чём разница, а фонемы – не детские кубики для игры, а реальные объекты, существующие независимо от нашего хотения, что я продемонстрировал на конкретных примерах. Но самое интересное, Анна Валерьевна, видимо, и не подозревает, что Иван Александрович выступал против футуристов и написал об этом целую статью, в которой опроверг именно языковую природу будетляндских поделок. Прежде всего, фонологическая теория Услара-Бодуэна де Куртенэ гласит: «каждая языковая среда различает звуки речи не по их артикуляционным и акустическим качествам, а лишь в меру необходимости различать значения слов» [Абаев 2006: 24]. А непосредственно о футуристах Иван Александрович писал: «В моем «Сборнике задач по введению в языковедение по преимуществу применительно к русскому языку» (Петербург, 1912), под № 39 и 44, можно найти «слова», вроде облюбованных «будетлянами» (тоже хорошее «слово»); «пермисат, мыргамать… пуркалбан… куртудбас, вырдугут, выкороть, водокорак, пуриклака»… Но эти «заумные слова» приводятся мною в опровержение ходячего мнения, что «слова состоят из звуков», точнее, из букв» [Бодуэн де Куртене 1963: 240]. Главный аргумент – «невозможность произнесения без понимания смысла: написанное «пугала» можно прочесть трояко, в зависимости от значения: и пугала, и пугала, и пугала. Точно так же и гости, и гости, полка и полка и т. д. То же с корневыми е и о: «небо», «падеж». То же применимо и к заумным написаниям вроде сет, чер, бен и т. п.: или сёт, чор, бён (с'о), или же сет, чер, бен (с'э)» [там же].
Таким образом попытки В. Хлебникова приписать звукам (или буквам?) какие-то значения более оправданы, чем попытки «разъять язык», ибо, взятые вне смысла и слов, членораздельные звуки сразу превращаются в нечленораздельные, то есть становятся просто шумом.
Слово как таковое
Та же проблема возникает и при попытке определить эти шумы как слова. В сентябре 1913 года А. Кручёных выпустил своеобразный манифест русского футуризма «Слово как таковое», где, в частности, утверждалось следующее: «Живописцы будетляне любят пользоваться частями тел, разрезами, а будетляне речетворцы разрубленными словами, полусловами и их причудливыми хитрыми сочетаниями (заумный язык)» [Кручёных, Кульбин 1913: 12]. Там же он проиллюстрировал это положение своим печально известным Дыр бул щыл. Сравним это с определением слова, которое сами же филологи и сформулировали: «Слово является основной номинативной и когнитивной (познавательной) единицей языка, которая служит для именования и сообщения знаний о предметах, признаках, процессах и отношениях – явлениях реальной действительности…» [Диброва 2006: 177]. Слово, как и язык в целом, знак с обязательным планом выражения и содержания, звуковой оболочкой, где главную роль играют фонемы – мельчайшие СМЫСЛОРАЗЛИЧИТЕЛЬНЫЕ единицы языка – и соотнесённость с реальными объектами. Отвечают ли все эти дырбулщылы определениям? Нет, не отвечают! Буквы, которыми они записаны, не обозначают фонем, поскольку замена их принципиально ничего не меняет: дол бар щур, что изменилось? Да и есть ли в том, что Кручёных называет «языком», «слова», различающиеся по одному звуку, например, дыр и дор, дыр и дыл? Может, тогда эти буквенные последовательности можно назвать «разрубленными словами», «полусловами», «хитрыми сочетаниями слов»? Нет, потому что у Кручёных нет словаря, где бы прописывался механизм такого «словообразования». Иван Александрович Бодуэн де Куртенэ по этому поводу пишет: «Это не слова и не живая речь, а просто исходящие из человеческого рта звуковые экскреции или извержения, по своей словесной ценности стоящие ниже восковых фигур, намекающих все-таки на живых людей… Из человеческого тела могут исходить разные звуки и разные звукосочетания. Но если они выходят даже изо рта человеческого, и если они даже совпадают со звуками и звукосочетаниями речи человеческой, они могут составлять слова и словосочетания только при непременном условии, что эти слова и словосочетания ассоциируются или сцепляются в человеческой психике с представлениями известного значения и подходят тоже под известные свойственные языку морфологические, строительные типы» [Бодуэн де Куртене 1963: 240-242].
Более того, Иван Александрович дал исчерпывающее объяснение будетляндскому словоблудию: «Сочинение подобных «слов» я объясняю себе прежде всего беспросветным сумбуром и смешением понятий и по части языка, и по части искусства, сумбуром, насажденным в головах и школьным обучением языку, и безобразиями современной жизни… Издеваются над своим родным языком и стараются разрушить его всесторонне. Мстят языку за безобразие и ужасы жизни…» [там же]. Точнее не скажешь, причём это же объяснение можно приложить и к литературоведам. Сумбура у них в головах хватает.
Возвращаясь же к Дж. Толкину, можно смело утверждать, что в противовес футуристам слова изобретённых им языков, – это именно слова, то есть единицы, служащие для именования и сообщения знаний о предметах, признаках, процессах и отношениях: elen “звезда”, linta “быстрый”, yaimiё “рыдание”, melessё “любовь”. Фонемы имеют смыслоразличительную функцию: mar “дом” – kar “шлем”. Всё это зафиксировано в словарях и текстах, что позволяет отличить Квенья от Синдарина и оба этих искусственных языка от любого реального. При этом перед нами – произведения великого художника и поэта, ибо «эльфийские» языки необычайно красивы. Их хочется изучать, писать на них стихи и просто какие-нибудь интересные тексты.
Да, конечно, у Кручёновских дырбулщылов тоже есть поклонники. Так, Г.А. Левинтон приводит восторженные опусы неизвестных интернет-поэтов, посвящённые именно этому «произведению». Некая Наталья Горбаневская пишет:
Стихи мои, наемшись дырбулщей,
захорошели, завелись, запели,
закапали, как капельки капели,
пронизывая существо вещей…
[Левинтон 2017: 30].
При всём уважении к Георгию Ахилловичу, но он противоречит сам себе. Несколькими страницами ранее пишет: «В «Декларации слова как такового» Дыр бул щыл тоже присутствует, хотя и убрано в седьмой пункт: «В искусстве могут быть неразрешенные диссонансы – “неприятное для слуха” – ибо в нашей душе есть диссонанс, которым и разрешается первый. Пример: дыр бул щыл и т. д.»» [Левинтон 2017: 22]. А потом без комментариев сочувственно приводит строки Натальи Горбаневской, словно не замечая, что из бессмысленного набора шумов, который сам Кручёных связывал с неприятностью для слуха и диссонансом, Наталья по неизвестным причинам выводит строки вполне осмысленные, которые у неё почему-то «запели, как капельки капели». Да и у Горбаневской хочется спросить: какое это «существо вещей» пронизали Ваши стихи благодаря «дырбулщам»? Ну вот какое? Нельзя ли «огласить весь список»? Вот как действует пропаганда даже на образованных людей! И вот скажите мне, уважаемые читатели, неужели нарочитый диссонанс, не имеющий ни значения, ни смысла, ни к чему не приложимый, можно поставить рядом с Толкиновским Ai! Laurie lantar lassi súrinen “Ах, словно золото падают листья на ветру”? Вот эта строчка «поёт, как капелька капели», вернее, звенит, как осенние листья!
И меня сильно удивляет В.В. Фещенко, который на полном серьёзе называет футуристическое словоблудие «лабораторией логоса», напрочь игнорируя тот факт, что древнегреческое слово ὁ λόγος означает слово с точки зрения содержания, в отличие от синонимичного ἡ λέξις, а его производное ἡ λογικὴ (τέχνη) – науку о мышлении и внутреннюю связность, логику! То есть ЛОГОС – это значение и смысл, связность и последовательность рассуждений, их чёткая соотнесённость с реальностью, а именно это в футуристических концепциях и отвергается в пользу чистой формы, бессмыслицы, или, как утверждает А.В. Нижник, «разъятия языка». Не связи, а разъятия! Поэтому серьёзное исследование о футуризме следовало бы назвать «Крематорий логоса».
Итоги
Подведём промежуточные итоги. Я полностью согласен с определением С. Бирюкова – у футуристов определённо были напряжённые отношения с языком. У исследователей их творчества тоже. В. Хлебников, А. Кручёных, В. Каменский, а вместе с ними и филологи, словно не замечают детских ошибок и противоречий в своих рассуждениях, главные из которых основаны на непонимании следующего:
1. Слова не строятся из звуков, и уж тем более из букв, как аббревиатуры;
2. звуки не могут рассматриваться отдельно от слов и их значений, так как в членораздельной человеческой речи выполняют смыслоразличительную функцию, почему речь и называется «членораздельной»;
3. Взятые отдельно и собранные в произвольной последовательности звуки превращаются в обыкновенные шумы, создающие иллюзию слов благодаря буквенной записи и пробелам, которые не играют ровно никой роли, поскольку их произвольная замена и передвижение не имеют никаких последствий;
4. Так как язык возник на основе имитации звуков окружающего мира и соотнесении звучания и действия, то сами по себе фонемы могут иметь некоторое значение, но оно устанавливается в результате системного анализа огромного массива данных по максимальному числу языков, а не путём «изучения» ветра внутри собственной головы.
5. Полностью критериям слов, членораздельных звуков и законам звукосимволизма отвечают языковые эксперименты Дж. Толкина, которые не просто противопоставляются смехотворным претензиям футуристов на творчество, но и являются безальтернативным примером подлинной «лаборатории логоса».
Источники
Etym – Tolkien, J.R.R. The Etymologies // The Lost Road and Other Writings. Ed. Christopher Tolkien. The History of Middle-earth: Vol. 5. Unwin Hyman, London, 1992.
MCOE – Tolkien, J.R.R. The Monsters and the Critics and Other Essays. Ed. Christopher Tolkien. George Allen and Unwin, London, 1983.
PE – Parma Eldalamberon. Ed. by Christopher Gilson and Arden R. Smith : Vol. 1-22. Mountain View, California, 1971-2015.
SV – Tolkien, J.R.R. A Secret Vice: Tolkien on Invented Languages. – HarperCollins, London, 2016.
Литература
Абаев, В. И. О фонетическом законе // Статьи по теории и истории языкознания / В. И. Абаев ; [сост., отв. ред. В. М. Алпатов] ; Ин-т востоковедения РАН. – М. : Наука, 2006.
Афасижев, М.Н. Изображение и слово в эволюции художественной культуры. Первобытное общество : монография / М. Н. Афасижев ; Рос. акад. наук, Гос. ин-т искусствознания М-ва культуры РФ. – Москва : Едиториал УРСС, печ. 2004.
Богородицкий, В.А. Общий курс русской грамматики : (Из унив. чтений) / Проф. В.А. Богородицкий, чл.-корр. Акад. наук СССР. – 5-е изд., перераб. – Москва ; Ленинград : Соцэкгиз, 1935.
Бодуэн де Куртене, И.А. Избранные труды по общему языкознанию: В 2-х т. / И. А. Бодуэн де Куртенэ. ‒ Москва : Издательство Академии наук СССР. Т. 2 / И. А. Бодуэн де Куртенэ. ‒ 1963.
Борн, М. Моя жизнь и взгляды / М. Борн. ‒ 1973.
Бухштаб Б. Я. Философия «заумного языка» Хлебникова / Б. Я. Бухштаб ; вступ. статья, подг. текста, прил. и комм. С. В. Старкиной // Новое литературное обозрение. 2008. – №89. – С. 44-92.
Воронин С.В. Основы фоносемантики / Предисл. О. И. Бродович. Йзд. 2-е, стереотипное. – М.: ЛЕНАНД, 2006.
Диброва, Е. И. Современный русский язык. Теория. Анализ языковых единиц [Текст] : в 3-х ч. Учеб. для филол. фак. пед. ун-тов и ин-тов. / Е. И. Диброва, Л. Л. Касаткин, И. И. Щеболева; Под ред. Е.И. Дибровой. – 2-е изд., доп. и перераб. – Ростов н/Д. : Феникс, 1997. – Ч.1. : Фонетика и орфоэпия. Графика и орфография. Лексикология и фразеология. Морфемика и словообразование. – 1997.
Иваницкая, Е.Н. Орки для порки // Столица. 1994. – № 42.
Крученых, А.Е. Помада / [соч. Крученых ; рис. Ларионова]. – М. : Изд-во Г. Л. Кузьмина и С. Д. Долинского, [1913].
Крученых, А.Е., Кульбин, Н.И. Декларация слова, как такового. ‒ СПб: Типография т-ва «Свет», 1913.
Левинтон, Г. А. Статьи о поэзии русского авангарда / Г. А. Левинтон. – Хельсинки: University of Helsinki, 2017.
Нижник, А.В. Безумие как язык // Футуризм и безумие. М.: Издание книжного магазина «Циолковский», 2019.
Рембо, А. Стихи; Последние стихотворения; Озарения / А. Рембо ; отв. ред. Н. И. Балашов ; подгот. изд. Н. И. Балашов, М. П. Кудинов, И. С. Поступальский. – Москва : Наука, 1982.
Успенский, В.А. Труды по нематематике. С приложением семиотических посланий А. Н. Колмогорова к автору и его друзьям. В 2 т. Том 2. – М.: ОГИ, 2002.
Фещенко, В.В. Лаборатория логоса [Текст] : Языковой эксперимент в авангардном творчестве / Владимир Фещенко ; Рос. акад. наук, Ин-т языкознания. – Москва : Языки славянских культур, 2009.
Фещенко, В.В. Сотворение знака : очерки о лингвоэстетике и семиотике искусства / В. В. Фещенко, О. В. Коваль ; Ин-т языкознания РАН. – Москва : Языки славянской культуры, 2014.
Хлебников, В.В. Собрание сочинений : В шести томах / Велимир Хлебников ; Под общей редакцией Р. В. Дуганова ; Российская академия наук, Институт мировой литературы им. А. М. Горького; Общество Велимира Хлебникова. – Москва : ИМЛИ РАН, «Наследие», 2000-2006. – Том 1: Литературная автобиография; Стихотворения, 1904–1916 / Составление, подготовка текста и примечания Е. Р. Арензона и Р. В. Дуганова. – 2000.
Хлебников, В.В. Собрание сочинений : В шести томах / Велимир Хлебников ; Под общей редакцией Р. В. Дуганова ; Российская академия наук, Институт мировой литературы им. А. М. Горького; Общество Велимира Хлебникова. – Москва : ИМЛИ РАН, «Наследие», 2000-2006. – Том 6, книга 1: Статьи (наброски). Ученые труды. Воззвания. Открытые письма. Выступления. 1904-1922 / Составление, подготовка текста и примечания Е. Р. Арензона и Р. В. Дуганова. – 2005.
Шапир, М. И. Universum versus: Язык – стих – смысл в русской поэзии XѴIII−XX веков / Под ред. А. С. Белоусовой и В. С. Полиловой, при участии С. Г. Болотова и И. А. Пильщикова. – М.: Языки славянской культуры, 2015. – Кн. 2.
Эко, У. Поиски совершенного языка в европейской культуре / Пер. с итал. и примечания А. Миролюбовой. – Спб. : «Александрия», 2007.
Shippey, T.A. Road to Middle-Earth. – Boston : Houghton Mifflin, 1983.