«Уж очень многие люди с чисто гуманитарным образованием, которые встречались мне, не проявляли даже признаков склонности к действительно научному мышлению. Зачастую им были известны научные факты, иногда настолько специальные, что я сам о них едва слышал, но люди эти в корне не признавали научного метода рассуждения… Они были, по-видимому, неспособны ухватить суть научного метода» [Борн, М. Моя жизнь и взгляды. – М.: Прогресс, 1973: 44].
Сейчас о проблемах в системе образования и науке не говорит только ленивый, а поскольку и я не ленюсь, то поговорю об этом тоже, тем более что высказывание знаменитого немецкого физика, написанное полвека назад, вновь становится угрожающе актуальным. Актуально оно и в отношении творчества Дж. Толкина, поскольку системные огрехи филологии, которая, собственно говоря, и занимается изучением подобного рода текстов, приводят к профанации глубоко профессиональных трудов оксфордского профессора. Но об этом я поговорю в другой публикации.
Коварство гуманитарных исследований заключается в многословии, за которым, как в рекламном ролике за красивой картинкой, прячутся хитрые антинаучные установки. Или нет, лучше сравнить это с действием вируса, который использует белок, специфичный для инфицированного организма. В теории современных СМИ это называется медиавирусом [Рашкофф, Д. Медиавирус. Как поп-культура тайно воздействует на ваше сознание / Пер. с англ. Д. Борисов. – М.: Ультра. Культура, 2003]. Поэтому мне тоже придётся быть многословным, и воспользуюсь я традиционным для себя методом, которым пользовался на заседаниях нашего клуба ‒ разбором цитат и комментариями.
Общенаучные проблемы можно сгруппировать по степени нарастания их проявленности и антинаучности. Каждой такой группе я присвою своё название. Итак.
Дьявол в деталях
Самое опасное, когда великие и весьма уважаемые учёные, сами прилагающие много усилий в борьбе с лженаукой, допускают в публичных выступлениях или научно-популярных работах двусмысленности, которые неискушённый читатель может истолковать как доказательства ограниченности научных методов познания. «Ага!», ‒ восклицает он, ‒ «Вот, я же говорил, что наука не всё может доказать!» Самим учёным кажется, что аудитория всё прекрасно понимает, поскольку они привыкли к научной дискуссии в кругу таких же учёных, и просто представить себе не могут, что бывают люди, не сильно разбирающиеся в тонкостях науки.
Откроем, например, популярную книгу крупнейшего отечественного лингвиста А.А. Зализняка, посвящённую «любительской» лингвистике, где он разбирает антинаучные построения академика А.Т. Фоменко. Читаем: «Фоменко действует как самый обыкновенный гуманитарий: выдвигает гипотезы и указывает факты, которые согласуются с этими гипотезами [Зализняк А. Из заметок о любительской лингвистике. М.: Издательство «Русскiй Мiръ»; ОАО «Московские учебники», 2010: 52].
У меня, как у филолога, сразу возникает вопрос: как так? В университете на гуманитарном факультете нас всегда учили, что исследование начинается с анализа фактов, да и сама история изучения языков говорит нам о том же. Подробнее об этом я рассказываю в публикации «Брод через реку времени». То, о чём пишет уважаемый Андрей Анатольевич, всегда считалось признаком софистики, то есть рассуждений, построенных на логических ошибках или сознательной подмене понятий! «Манера софистики – доказывать, не касаясь самого предмета… Опыт воспринимается как пример, подчинённый априорным суждениям» [Кохановский В.П. Диалектика против софистики и эклектики / В.П. Ко- хановский. – Ростов: Изд - во рост. ун - та, 1984: 48]. А в науке действует чёткий императив: «Теории должны выводиться из фактов» [Сокал А., Брикмон Ж. Интеллектуальные уловки. Критика философии постмодерна / Перев. с англ. Анны Костиковой и Дмитрия Кралечкина. Предисловие С.П. Капицы М.: «Дом интеллектуальной книги», 2002: 157].
Далее натыкаюсь на ещё более интересный пассаж: «У гуманитария же вообще нет возможности что-либо доказать в абсолютном смысле этого слова. Если слово «доказать» и применяется иногда в гуманитарных науках, то лишь в несколько ином, более слабом, смысле, чем в математике. Строгого определения для этого «доказательства в слабом смысле», по-видимому, дать невозможно [Зализняк, 2010: 52]. Я долго искал, что такое «сильное» и «слабое» доказательства, но нашёл эти понятия только в юриспруденции, где они являются синонимами понятий «первостепенный» и «второстепенный» [Слабые и сильные доказательства // Сайт Москвабюро.рф]. Очевидно, Андрей Анатольевич употребил их в каком-то своём смысле, поскольку в обычном употреблении доказательство – это «процесс установления объективной истины посредством практических и теоретических действий (и средств)» [Философская Энциклопедия. В 5-х т. М.: Советская энциклопедия. Под редакцией Ф. В. Константинова. 1960-1970.], и «слабое» означает попросту «неубедительное», то есть вообще не доказательство. Также странно заявление о невозможности дать строгое определение понятию. Определение – это «формулирование в явной и сжатой форме основного содержания понятий» [Философский энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия. Гл. редакция: Л. Ф. Ильичёв, П. Н. Федосеев, С. М. Ковалёв, В. Г. Панов. 1983.]. Если определение дать невозможно, то и понятия как такового нет. А как тогда разобраться с явлением, которое это понятие отражает?
Гуманитарии любят ссылаться на математику и прочие естественные науки, но крайне редко попадают в точку, поскольку, как гласит один из интернет-мемов, «Это не страшно, если гуманитарий считает себя нормальным человеком. Он ведь и считать-то толком не умеет». Смех-смехом, а мне решительно непонятно, почему гуманитарные науки противопоставляются математике, ведь, как справедливо отметил В.А. Успенский – не только лингвист, но и математик, ‒ «Математизация отнюдь не сводится к выражению явлений в числах, таблицах и графиках... Главное ‒ это создание такого описания явления, которое было бы безупречным с логической точки зрения…» [Успенский, В.А. Труды по нематематике. С приложением семиотических посланий А. Н. Колмогорова к автору и его друзьям. В 2 т. Том 2. М.: ОГИ, 2002.: 624]. «Математика не допускает лжи. Она требует, чтобы утверждения не просто провозглашались, но и доказывались. Она учит задавать вопросы и не бояться непонимания ответов. Она по природе демократична: её демократизм обусловлен характером математических истин. Их непреложность не зависит от того, кто их провозглашает, академик или школьник» [Успенский, В.А. Апология математики : сборник статей / В.А. Успенский. СПб : Амфора. ТИД Амфора, 2009: 52]. Да ведь это справедливо в любой сфере человеческой деятельности! Ссылка на авторитет – также известная логическая ошибка.
А дальше – больше: «В отличие от математического доказательства, «доказательство в слабом смысле» может и рухнуть, если откроются новые факты или будет выяснено, что автор не учел каких-то принципиально мыслимых возможностей. Всё это не значит, однако, что утверждения гуманитарных наук вообще не могут претендовать ни на какую точность и надежность и что в этой области любая гипотеза не хуже и не лучше, чем любая другая» [Зализняк, 2010: 52]. Ну да, во всех прочих науках дело обстоит ровно таким же образом, о чём прямым текстом пишут А. Сокал и Ж. Брикмон: «Не существует (по меньшей мере, в настоящее время) полной кодификации научной рациональности, мы сомневаемся, что она вообще может быть» [Сокал А., Брикмон Ж. Интеллектуальные уловки. Критика философии постмодерна / Перев. с англ. Анны Костиковой и Дмитрия Кралечкина. Предисловие С.П. Капицы М.: «Дом интеллектуальной книги», 2002: 57-58]. Наука вообще является открытой системой, тем и отличается от религии. Один надёжно установленный факт может опрокинуть любые авторитеты и коренным образом изменить наши представления о действительности. В математике в том числе. Вспомните пятый постулат Евклида и геометрию Лобачевского. Так что А.А. Зализняк не прав, приписывая естественным наукам и математике какие-то абсолютные истины… Хотя! В другой своей работе Андрей Анатольевич неожиданно резко меняет направление и провозглашает: «Истина существует, и целью науки является ее поиск» и возмущается современным положением дел, когда «по любому вопросу ничье мнение не весит больше, чем мнение кого-то иного. Девочка-пятиклассница имеет мнение, что Дарвин неправ, и хороший тон состоит в том, чтобы подавать этот факт как серьезный вызов биологической науке» [Зализняк, А.А. Из заметок о любительской лингвистике / Андрей Зализняк. — М. : Русский Мир : Московские учеб., 2009: 210]. Прекрасно! Мы с этим очень даже согласны! Но как человеку, далёкому от науки, совместить это с предыдущими высказываниями? Он сидит и думает – так можно в лингвистике что-то абсолютно доказать, то есть найти истину, или нет? Филологи-то знают, что можно, и Андрей Анатольевич в курсе, поскольку сам приводит массу таких абсолютных истин, доказывая подлинность древнерусского памятника «Слово о полку Игореве». Тот же закон Ваккернагеля, согласно которому (в очень грубом приближении) слабо- и безударные слова примыкали к словам под ударением и занимали второе место во фразе. Если их было много, то они выстраивались в строгом порядке (в данном случае в древнерусском языке): же (жь) — ли — бо — ти — бы — ми, ти, ны — мя, ся — еси, есвѣ, еста. Например: Луце жъ бы потяту быти ...; Начати же ся тъй пъсни ... и т.д. Закон этот был выведен на основании изучения огромного массива древних текстов и не одним Ваккернагелем – он сформулировал его, исследуя древнеиндийский и древнегреческий. Теория была выдвинута на основании фактов, имела строгую привязку к текстам, ориентированным на живую речь, и корректировалась в зависимости от времени бытования языка. Всё, как «у людей». И самое главное, поскольку этот закон действует для древних языков, которые, так сказать, «вышли из употребления», то он является абсолютным. И через миллионы лет, если будет, кому изучать древние тексты, ничего не изменится. Безударные слова не поменяются волшебным образом своими позициями в древнерусских текстах и не станут более упорядоченными в памятниках русского языка 20 века.
Софистика
Вначале мы упомянули софистику. Но у лингвистов она встречается крайне редко в силу большей точности языкознания как такового. Подлинными же софистами и достойными наследниками Протагора являются современные литературоведы. В их работах мы можем найти такие вот образцы «человеколюбия»: «Искусство – это универсум, которым управляет множество относительно равноправных демиургов», отменяющих законы друг друга, а творческая воля человека «коренится в его природе» и обладает признаками «формальной и количественной необузданности…» [Шапир М.И. О возможностях и границах «точных методов» в гуманитарных науках // Ярхо Б.И. Методология точного литературоведения. М.: Языки славянских культур, 2006: 894-895]. Перед нами классика софистической казуистики: «предмет рассматривается как система равноценных сторон, которые просто перечисляются» [Кохановский В.П. Диалектика против софистики и эклектики / В.П. Кохановский. – Ростов: Изд - во рост. ун - та, 1984: 79]. Уважаемый кандидат филологических наук и видный «искусствовед» одним росчерком пера отменяет не только хорошо известное со школы определение искусства как «художественного способа познания действительности» [Ванслов В.В. Проблема прекрасного. М., 1957: 211], но и сам его предмет – «объективную действительность в её эстетическом своеобразии» [там же: 215]. По сути дела, перед нами откровенная пропаганда анархии и произвола, то есть распущенности и вседозволенности, за которыми скрывается равнодушие к реальному миру и живым людям. Почему я так решил? А Вы вспомните писателей-классиков. Они чутко отзывались на злободневные проблемы современного им мира, выступали против социальной несправедливости, пороков общества, равнодушия и чрезмерных страстей. И классическая литература учила нас именно этому. «Задача литературы открывать человека в человеке», - писал Д.С. Лихачёв [Лихачёв Д.С. Литература-реальность-литература. М.: АСТ, 2017: 189-190]. А тут? Принимая такую позицию, можно не обращать внимания на окружающий мир, не мучиться вечными вопросами «кто виноват?» и «что делать?», можно вообще закрыться в башне из слоновой кости, выстроить себе воздушные замки в неограниченном количестве и, «сложа руки, наблюдать свысока, не вступая в борьбу с подлецом и палачом». Очень удобно. Удобство ещё и в том, что, отрицая связь искусства с реальностью, можно не утруждать себя изучением этой самой реальности, то есть отказаться от научного исследования мира на том основании, что искусство – это «универсум демиургов, отменяющих законы друг друга». Но таким способом человека в человеке не откроешь. В лучшем случае наплодишь фэнтезийных химер, что и наблюдается на полках любого книжного магазина. Но это я о самой литературе, а что же литературоведение как наука?
Проблема в том, что литературоведы переносят этот софизм и на свою профессию. Открываю одну из тысяч интернет-статей и читаю: «На самом деле литературоведы – это профессиональные читатели, путешественники по литературной вселенной (космосу и хаосу заодно!), литературные дайверы и альпинисты, такие себе экстремалы на диване… Литературоведы почти никогда не перестают быть любознательными читателями – следовательно, всегда остаются детьми. А быть ребенком – это самое крутое, что только может быть!!! Или не так?» [Тихолоз Б.С. Когда хобби становится профессией]. Нет, не так, уважаемый диванный экстремал! Любознательных читателей у нас хоть отбавляй, а учёные степени, звания, кафедры и гонорары получаете только Вы, и при таком подходе любой диванный эксперт, целыми сутками сидящий в чатах, может закономерно спросить: а почему мне за это не дают премии? И будет прав. Если литературоведение – это всего лишь чтение (слово «профессиональное» можно опустить, поскольку автор не говорит, в чём заключается профессионализм) да ещё и детское, то решительно непонятно, почему на вашем месте не сидят годовалые дети, с интересом рассматривающие картинки и буквы?
А теперь, как говориться, внимательно следите за руками: «Чтобы вернуться к литературе, литературовед становится писателем… Писатель, создавая единый мир художественного произведения, по воле воображения переносится в него целиком и полностью. Ему не нужно рисовать планы улиц и комнат, записывать для памяти детали туалета и внешности героев, выстраивать мизансцены и логику бесед. Всё это у него перед глазами. Он видит мир своего произведения во всей полноте. Он живёт в нём и поэтому никогда не ошибается, даже в деталях» [Фокин П.Е. Литературовидение // Литературный альманах «Ликбез», 2003 (май-июнь)]. Чувствуете, к чему клонит не кто-нибудь, а ведущий научный сотрудник Государственного литературного музея, кандидат филологических наук? Литературовед должен стать писателем, а писателю не нужно рисовать, записывать, выстраивать, и над логикой думать не надо, – всё это у него уже перед глазами! Откуда? И тут мы видим самое интересное. Такая софистика незаметно подводит нас к мысли, что писатель (а вместе с ним и литературовед) – особое существо, радикально отличающееся от нас смертных. У нас ведь нет ничего перед глазами, а у него есть! И главное, мы-то с вами можем ошибаться, а он – нет, а значит и литературовед не может! Помните, как у Цветаевой: «Если душа родилась крылатой…» [Цветаева, М.И. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 1 Стихотворения / Сост., нодгот. текста и коммент. А. Саакянц и Л. Мнухина. — М.: Эллис Лак, 1994: 421]? Вот ведь дело в чём! Они от рождения крылаты, а мы… Ну, вы поняли! И что же из этого следует? А вот такая вот замечательная фраза, сказанная никому не известной поэтессой В. Орловой: «Мои читатели меня не интересуют! Почему я должна ими интересоваться? Я их вообще не принимаю в расчёт!» [Аскарова, В.Я. Коммуникативные практики стимулирования читательской деятельности: в поисках утраченного гуманитарного смысла // Современный читатель и библиотека: Выбор коммуникативных практик. Сборник статей. СПб.: РНБ, 2013: 33]. Здесь софистика плавно переходит в эгоизм, а «богатый внутренний мир» на деле оборачивается хамством и презрением к другим людям.
Разумеется, вся эта демагогия опровергается тем же творчеством Дж. Толкина. Откройте опубликованные рукописи, словари, карты и рисунки, и вы увидите, что он именно рисовал, записывал, выстраивал, продумывал логику и делал массу других вещей, от которых нам предлагают отказаться. Возьмите книгу Александра Григорьевича Цейтлина «Труд писателя» [Цейтлин, А.Г. Труд писателя : вопр. Психологии творчества, культуры и техники писат. труда / А. Г. Цейтлин. - 2-е изд. – Москва : Советский писатель, 1968. – 562, [2] с.]. Я не привожу оттуда цитат, поскольку её пришлось бы переписать всю, от корки до корки. Посмотрите черновики А.С. Пушкина, Л.Н. Толстого и других великих классиков. Почитайте записные книжки А.П. Чехова, его письма. Там вы найдёте, между прочим, следующее: «Для тех, кого томит научный метод, кому бог дал редкий талант научно мыслить, по моему мнению, есть единственный выход – философия творчества. Можно собрать в кучу все лучшее, созданное художниками во все века, и, пользуясь научным методом, уловить то общее, что делает их похожими друг на друга и что обусловливает их ценность. Это общее и будет законом. У произведений, которые зовутся бессмертными, общего очень много; если из каждого из них выкинуть это общее, то произведение утеряет свою цену и прелесть» [Чехов А. П. Письмо Суворину А. С., 3 ноября 1888 г. Москва // Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. Письма: В 12 т. / АН СССР. Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. — М.: Наука, 1974—1983. Т. 3. Письма, Октябрь 1888 — декабрь 1889. — М.: Наука, 1976: 53-56].
Но А.П. Чехов филологам не указ: «Именно уникальность, «чрезмерность» приводит к пропасти между естественными и гуманитарными науками... При этом «китайская фантазия» создателей простирается не только на текст как целое, но и на любой из его компонентов: …» [Шапир М.И. О возможностях и границах «точных методов» в гуманитарных науках // Ярхо Б.И. Методология точного литературоведения. М.: Языки славянских культур, 2006: 894-895]. А дальше идёт прямой перенос творческой чрезмерности и субъективизма на гуманитарные науки в целом: «Непредсказуемость гуманитарных наук, чертежи на песке, «многоприятие», выставка самых разнообразных методологических подходов, накопленных за последнее столетие и равно доступных для употребления» [Козлов С. Осень филологии // НЛО, 2011, №110: 15-22]. И завершает всё это по-детски наивное восклицание одного из ведущих критиков современной России: «А что ещё существует, кроме личных привычек, пристрастий и причуд?» [Юзефович, Г.Л. У литературы не может быть конкурентов Лиterraтура, № 164 июль 2020].
И опять мы видим софизм крупным планом: абсолютизация субъективизма и крайний релятивизм [Кохановский В.П. Диалектика против софистики и эклектики / В.П. Кохановский. – Ростов: Изд - во рост. ун - та, 1984: 28]. У меня вопрос: как при таком «многоприятном» подходе, рисуя «чертежи на песке» и руководствуясь собственными «причудами» гуманитарии собираются что-либо изучать? И почему за их причуды им надо давать учёные степени и платить гонорары? Причуды есть у всех. А если кто из читателей согласен с таким положением дел, пусть он попробует прийти со своими причудами в какой-нибудь элитный вуз и устроиться туда преподавателем, или затребовать престижную литературную премию. У кого получится – пишите!
Софистика потому и стала предметом критики ещё в античные времена, что, опираясь на словесную эквилибристику и подмену понятий, иногда промахивается и бьётся головой об косяк. Судите сами: «Для художника первично его собственное сознание, особым образом преломляющее тот действительный мир, которому оно открыто… По отношению к физическому и социальному действительным мирам мир художественного произведения существует параллельно как мир иллюзорный, как то, чего не было и нет в действительности материальной» [Чернейко, Л.О. Как рождается смысл. Смысловая структура художественного текста и лингвистические принципы ее моделирования : учебное пособие по спецкурсу для студентов / Л. О. Чернейко. ‒ Москва : Гнозис, 2017: 15]. Объясните мне, пожалуйста, как что-то преломляющее реальный мир может быть параллельно ему? Если сознание художника преломляет мир, то, во-первых, оно взаимодействует с ним и параллельным уже быть не может, а во-вторых, мир явно первичен по отношению к сознанию, сознание его воспринимает извне и преломляет, особенно, если мир этот действительный, то есть существует вне и до сознания. И таких примеров можно насчитать сотни.
Но к чему все они клонят? Ведь хватает школьного образования понять, что, действуя непредсказуемо, по воле своих пристрастий и причуд, «параллельно» реальному миру, в принципе нельзя сказать что-либо о предмете – только о себе. Да, современные гуманитарии этого и хотят. Они вообще всегда говорят только о себе, но окружающие люди-то здесь при чём? Однако, если внимательно приглядеться к последнему примеру, то неожиданно обнаруживается переход количества софизмов в новое качество. Мы назовём его
Преображение
Утверждение о том, что «для художника первично его собственное сознание», сразу являет нам скрытый до поры в недрах красивых учёных фраз субъективный идеализм! И проблема приобретает философско-мировоззренческое направление. Вот к чему они все клонят! Вот почему настойчиво уходят от изучения реальности, вот почему отождествляют себя с «профессиональными» читателями! Гуманитарная наука стремительно преображается в свою полную противоположность – мистику. И дальше начинаются откровения: «Гуманитарные науки – науки о духе – филологические науки… Субъект как таковой не может восприниматься и изучаться как вещь, ибо… он не может, оставаясь субъектом, стать безгласным, следовательно, познание его может быть только диалогическим» [Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1986: 383].
Перед нами снова софизм, но софизм интересный: «При видимом равноправии часто проталкивают ведущую роль духовного производства» [Кохановский, 1984: 78]. Да, действительно, рассуждая об «универсуме равноправных демиургов, отменяющих законы друг друга», современные гуманитарии не могут стерпеть присутствия в этом универсуме материалистов, тоже имеющих право кое-что отменить. «Не может!» императивно провозглашает М.М. Бахтин, и ему вторит С.Л. Козлов: «Вопрос об адекватности и продуктивности здесь не имеет объективного решения…» [Козлов С. Осень филологии // НЛО, 2011, №110: 15-22]. Вот так, обжалованию не подлежит! Благо, здесь Сергею Леонидовичу резко возразили. Сергей Александрович Ушакин ‒ российско-американский историк культуры и антрополог ‒ прямо назвал все эти рассуждения «фетишизацией материала», которая «нормализует «подслеповатость и однобокость», а также «эпистемологической окрошкой с высохшим фабульным квасом» [Ушакин, С.А. «Осень, доползем ли, долетим ли до рассвета? " / Сергей Ушакин // Новое литературное обозрение. - 2011. - N 4. - С. 24]. Сказано сильно, но точно. Я бы добавил, что дело здесь не в «подслеповатости». Подобного рода товарищи вовсе не слепые котята, не ведающие, что творят. Субъективный идеализм – чёткая мировоззренческая позиция, снимающая ответственность за уклонение от поиска истины. «Абсолютизация субъективного начала и сведение его к субъективизму закрепляет принцип «я так вижу», усиливая разрыв между наукой и искусством, усиливая связь с религиозной верой в плане бездоказательности и утверждения, что тут особый случай» [Богоссян П. Евангелие от атеиста. СПб.: Питер, 2015: 173]. Не верите? А вот послушайте, что пишут уже не филологи, а астрологи: «Астрология – это необычная наука, не похожая на то, что вы изучали до сих пор. Если в естественных науках и традиционно гуманитарных науках главное – метод и инструмент, то в оккультизме главный измерительный прибор – человек…» [Назарова Л.Н. Лекции по астрологии. Новосибирск: Манускрипт, М.: Велигор», 2001: 287]. «Представитель естественных наук любую теорию проверяет экспериментом. Но есть сферы бытия, где эксперимент невозможен. Например, мир человеческих переживаний. Как экспериментировать с тем, что значительно сложнее любых приборов – с человеческой душой?... У мистика своё чувство истины – внутреннее» [Назарова, 2001: 9-10]. Обратите внимание, даже астрологи признают главенство метода и инструмента в гуманитарных исследованиях! Так гуманитарии и мистики постепенно меняются местами.
В процессе этой рокировки опять наблюдаются взаимоисключающие параграфы и странности. И снова у нас в гостях М.М. Бахтин: «Интерпретация смыслов не может быть научной, но она глубоко познавательна. Она может непосредственно послужить практике, имеющей дело с вещами» [Бахтин, 1986: 382]. Во-первых, многоуважаемый «мыслитель» открыто отказывается от науки и опять в императивной манере: «не может быть научной»! Во-вторых, если она ненаучна, то как она может быть познавательна? Я уже ничего не понимаю! «Наука – деятельность человека, направленная на выяснение того, как ведут себя вещи в окружающем нас реальном мире» [Тревогин, П.А., Академические мантии и шутовские колпаки. Ноосибирск: СО РАН,2003: 10], то есть именно на познание. Если интерпретация ненаучна, то она и не познавательна. Как, скажите мне, как отсутствие знаний о том, как ведут себя вещи в реальном мире, может послужить практике, имеющей дело с вещами?! А главное, почему рассуждение учёного с мировым именем подозрительно похоже на рассуждения из бульварного учебника по астрологии? Сравните: «Астрология – эмпирический свод знаний, которые подтверждены эмпирически, но не научными доказательствами» [Назарова, 2001: 21]. И ещё: «Истолкование символических структур принуждено уходить в бесконечность символических смыслов, поэтому оно и не может стать научным в смысле научности точных наук... Надо будет признать символологию не ненаучной, но инонаучной формой знания, имеющей свои внутренние законы и критерии точности» (С.С. Аверинцев) [Бахтин, 1986: 382]. О как! "Инонаука"! Это, вообще, что такое? А это всё та же старая добрая астрология: «У мистика своё чувство истины – внутреннее» [Назарова, 2001: 9-10]. А всё вместе просто повторяет принципы современного искусства. Но там такие утверждения призваны обезопасить халтурщиков от справедливой критики: «проблема графомании и творчества снимается, если помнить, что судить концептуальное искусство можно только по законам, им самим над собой признанными» [Concepture, 21.07.2016]. Откровенно, чётко и цинично! Да, современное искусство и его адепты уже давно сняли «проблему» творчества. Но мне интересно, зачем это делают люди, претендующие на звание учёных?
Ответ на этот вопрос лежит в социально-экономической плоскости: незыблемый закон капиталистического рынка – снижение издержек, повышение нормы прибыли – сказывается и на этих, далёких от бизнеса сферах. Халтура позволяет при минимальных интеллектуальных затратах получить максимальную отдачу, в том числе и в твёрдой валюте. Ради этого гуманитарии в союзе с творческой интеллигенцией пойдут на всё, даже на уничтожение самого научного знания. С другой стороны, гуманитарные науки, как явствует из их названия, действительно изучают внутренний мир человека, и полученные таким образом знания можно легко использовать для манипуляции людьми в корыстных интересах определённого класса. Язык и мышление тесно связаны и взаимозависимы. Меняя одно, мы легко можем изменить другое. Кстати, именно это хорошо понимал Дж. Толкин. Поэтому он и начал своё творчество с изобретения языков, поэтому его творчество и произвело такое впечатление на миллионы людей по всему миру.
К чему же всё это ведёт?
Распад
3 апреля 2013 года в Москве состоялась конференция, посвящённая проблемам синтеза естественных и гуманитарных наук. В итоге было сформулировано шесть проблем гуманитарной науки, которые заключаются в следующем:
1. Изоляция гуманитаристики от естественной науки;
2. Агрессивный агностицизм и сопротивление полноте научного метода;
3. Контрнаучное доктринёрство;
4. Мировоззренческий релятивизм;
5. Смысловая деградация;
6. Образовательная научная деградация.
«Животный мир, соотносимый с биологической составляющей категориального человека, рефлективно, инстинктивно отражает окружающий его мир, но не преобразует его. Человек же оразумлённый и отражает, и преобразует окружающее его пространство. Современную гуманитаристику поразила описательная, пассивная, созерцательная методология» [Сулакшин С.С. Проблема научности в гуманитаристике // Гуманитарные и естественные науки: проблемы синтеза. Материалы Всероссийской научной конференции 3 апреля 2012. М.: Научный эксперт, 2012: 26].
Проще говоря, все эти тенденции приводят к тому, что человек превращается в животное, и, если подумать, ничего удивительного в этом нет. Гуманитарии как-то забывают, что наука – от самого «одухотворённого» литературоведения до самой «сухой» математики – порождение человеческого разума. Объективный взгляд на мир – тоже. Именно этим мы и отличаемся от животных, и отказ от беспристрастной рациональности уничтожает это отличие. Мы не просто теряем разум, мы теряем способность действовать, становимся пассивными, апатичными и… зависимыми от чужой воли, то есть теряем свою свободу. А что может быть важнее для человека, чем свобода?