В одном из писем издательству Хафтон Миффлин Дж. Толкин когда-то писал: «Фундаментом творчества было изобретение языков, и скорее мир создавался под эти языки, чем наоборот. В моём случае сначала появлялись имена, а потом истории» [Letters, №165]. Оказывается, схема эта хорошо известна учёным-языковедам и связана она с интересными свойствами человеческого языка, в частности, двух его уровней, знакомых нам ещё со школы, ‒ морфологии и синтаксиса.
Напомню простые определения. Морфология (от греч. μορφή “форма” и λογία “учение”) ‒ это грамматическое учение о слове. Морфология изучает грамматические свойства слов, устанавливает, какими грамматическими значениями обладают те или иные слова, классы слов, выявляет специфику грамматических категорий у слов, относящихся к разным частям речи. Например, и существительные, и прилагательные имеют категории рода, числа и падежа. Однако у имен существительных эти категории самостоятельны, а у имен прилагательных синтаксически обусловлены, зависят от рода, числа и падежа имени существительного, с которым сочетается данное прилагательное» [Шанский, 1987: 78]. «Синтаксис языка ‒ это его синтаксический строй, совокупность действующих в языке закономерностей, регулирующих построение синтаксических единиц… Основными синтаксическими единицами являются словосочетание и предложение (простое и сложное)» [там же: 5-6]. А теперь углубимся в дебри науки.
Простое и сложное слово
Этимологические исследования показывают, что многие «простые» слова на деле оказываются сложениями, причём степень спаянности компонентов достаточно широка и легко может быть систематизирована:
1. Сложения с достаточно прозрачной структурой и компонентами, легко выявляемыми в результате внутренней реконструкции: рус. воевода из древнерус. вои “воин” и вода “тот, кто водит”.
2. Сложения с затемнённой структурой, где компоненты выявляются на основании внешней реконструкции: лат. crēdō “верю” при скр. śrad-dhā- “доверие” и хетт. k(a)rattan dai- “вложить сердцевину” из и.-е. *k’rd- “сердце” и *dhē- “класть, полагать, делать” [Гамкрелидзе, Иванов 1984: 800]. На данном примере мы видим последовательное превращение словосочетания в простое слово через словосложение.
3. Сложения с затемнённой структурой, где один из компонентов подвергся своеобразному сжатию в результате чередований гласных, серии упрощений и искажений: рус. смерть из древнерус. съмьрть из и.-е. *su-mrtis “своя смерть” [Трубачёв 2003: 192-193], где первый компонент *swe-//*swo-//*su- “свой” выступает в нулевой ступени чередования (смотри публикацию «Брод через реку Времени»), англ. tear “слеза”, гот. tagr, греч. τὸ δάκρυ, скр. áśru- из *dak’ru-, *drak’ru-, *udr-ak’ru- “горькая вода” [IEW: 179; Трубачёв 2003: 271-272], рус. лиса, греч. ἡ ἀλώπηξ из и.-е. *wl-o-pk’w-ā “губитель скота” [Гамкрелидзе, Иванов 1984: 513]. Нетрудно заметить, что данные примеры по своей исторической «словообразовательной модели» схожи с аббревиатурами, а сам процесс аббревиации можно сравнить с процессом затемнения первоначальных словосложений в результате исторических изменений звуковой оболочки слова. Но не только. И в нашей повседневной речи мы можем обнаружить подобные «аббревиатуры», например, русское словосочетание физическая культура, превратившееся на наших глазах в слово физ-ра. Мы пишем его через дефис, потому что оно ещё не до конца срослось. Если мы продолжим его во времени, то получим полную аналогию с историей слова crēdō: физическая культура (хетт. k(a)rattan dai-), физ-ра (скр. śrad-dhā-) и гипотетическое *физра (лат. crēdō).
Подвижность границ между словом,
словосочетанием и предложением
Ещё в публикации «Брод через реку Времени» я отмечал, что орфограммы «слитно-раздельно» отражают исторический процесс объединения слов и словосочетаний в новые слова. Посмотрим на этот процесс под другим углом. Даже с точки зрения настоящего граница между, скажем, частями речи весьма прозрачна, и мы можем наблюдать это не только в наречных примерах типа наверху и на бегу. Посмотрите на слово перед. Что это – существительное или предлог? И не только в русском языке. Возьмём английское слово light. Это и существительное “свет”, и прилагательное “лёгкий”, и даже глагол “зажигать”! Есть и более удивительные примеры. Как появилось, например, неопределённое местоимение кто-нибудь? Не надо быть филологом, чтобы увидеть в нём целое предложение: кто ни будь, то есть кто бы то ни был. А вот во французском языке есть слова-предложения, которые срослись не так плотно: je ne l’ai pas vu “я его не видел”. Это сложное слово [Мещанинов, 1940: 98], но его компоненты, бывшие вполне самостоятельными, пишутся раздельно. В работе И.И. Мещанинова довольно подробно рассмотрен процесс превращения в слова предложений и словосочетаний. Промежуточные стадии, когда друг в друга «перетекают» слова и словосочетания, можно легко наблюдать в английском выражении a one-strike-and-you-are-out policy “политика (основанная на принципе): нанеси один удар и ты им со всем покончишь” и знаменитых немецких словосложениях, над которыми смеялся ещё Марк Твен: Fettbauch-Krummbein-Schelme “жирнобрюхие кривоногие мошенники” [Иванов, 2004: 42-45]. Кстати, именно эти многочленные словосложения Дж. Толкин взял за основу, имитируя язык духов леса – Энтов: «Taurelilómëa-tumbalemorna Tumbaletaurëa Lómëanor», – говорит глава Энтов Фангорн о волшебном эльфийском лесе Лориене в 4 главе III книги «Властелина колец». Разбирая эту фразу в Приложениях, Дж. Толкин даёт её буквальный перевод “Лесмноготенистый-глубокаялощинатёмная Глубокаялощиналесная Мглистаяземля” и пишет, что это примерно соответствует нашей фразе В глубоких лощинах леса лежит чёрная тень [LR, Appendix F]. А в некоторых изданиях Книги VI тот же Фангорн перечисляет нелицеприятные эпитеты Орков, то есть, по сути, ругательства на языке Энтов: henulka-morimaite-quingatelko-sincahonda-rakkalepta-saurikumba. В черновиках даётся перевод: “злоокие-чернорукие-кривоногие-жестокосердые-когтистопалые-гнилоутробные”, и это вполне соответствует вышеприведённым немецким словам [SD: 68].
Общность в строении слов и фраз
Подобные переходы заставили исследователей предположить аналогию между слово- и фразообразованием. Эту идею впервые высказал польский исследователь Я. Розвадовский, а обосновал чешский лингвист М. Докулил, который отметил сходство отношений между компонентами слова и членами предложения. С этой точки зрения слово подоконник, например, можно интерпретировать как предложение он есть (соответствует суффиксу -ник) под (соответствует приставке под-) окном (соответствует корню) [Даниленко, 2007: 16]. По сути дела, «говорить на языке – значит преобразовывать структурный порядок в линейный, и, наоборот, понимать язык – значит преобразовывать линейный порядок в структурный» [там же: 35]. И эти интересные открытия сделаны только на уровне современных языков.
Слово как свёрнутый текст
Именно такие примеры позволили моему научному руководителю С.Г. Проскурину утверждать, что «сегодняшняя морфология – это вчерашний синтаксис» [Степанов, Проскурин, 1993: 19]. До этого мы рассматривали исключительно слова, но такую же историю имеют и грамматические показатели, например, показатели древних склонений, утраченных в русском языке. Так, у нас есть целый ряд слов, при склонении или словообразовании получающих наращение -es: небо-небеса, чудо-чудеса, слово-словеса, древо-древесный. Когда-то все они относились к VI склонению с основой на -es, которая осталась или в форме множественного числа (небо-небеса), или при образовании прилагательных (древо-древесный), или даже перекочевала в единственное число (колесо из более старого коло-колеса). Этот показатель весьма примечателен, поскольку близок индоевропейскому глаголу *es “быть” (русское есть) и вполне может быть с ним в родстве. Тогда слово небо, восходящее к древнему *nebhes, можно представить как целое предложение: *ne *bh *es, где *ne – это отрицательная частица, *bh – нулевая ступень корня со значением “свет”, а *es – форма глагола “быть”, то есть небо – это не-свет-есть, нет света. И действительно, в других языках этот древний корень означает облака, туман и мглу: греч. νεφέλη, латинск. nebula, немец. Nebel.
И вот тут мы подходим к самому интересному. Оказывается, слово можно рассматривать как свёрнутый текст – ведь что такое фраза или предложение, как не текст минимального содержания. Вот существительное небо, например, представляет собой текст об отсутствии солнечного света. А упоминавшееся выше неопределённое местоимение кто-нибудь – текст о «необходимости любого присутствия». Сравните современное Помогите хоть кто-нибуть! И минимальным текстом в истории языка выступают словосложения, состоящие из двух основ, то есть бывшие словосочетания, самыми типичными из которых являются имена… собственные! Вспомните Древнюю Русь: Владимир, Ярослав, Вячеслав, Будимир, Ярополк, Остромир, Осмомысл. Некоторые из них прозрачны: Владимир – владей миром, Ярослав – славный яром, Вячеслав – очень славный, прославленный. Другие – не совсем. Что значит Осмомысл – восемь мыслей? Как это понимать? И здесь на помощь приходит внешняя реконструкция, о которой я писал в публикации «Брод через реку Времени». Имя Ярослав, например, имеет точную параллель в древнегреческом, и это – Ἡρακλῆς “Геракл”. Имя знаменитого героя переводится как “Прославленный Герой” и само по себе рассказывает историю этого персонажа, которого Богиня Гера хотела погубить, а потому подстроила так, что Геракл стал рабом царя Эврисфея и выполнял непосильные для Смертных поручения, но в итоге совершил двенадцать подвигов и стал знаменитым. Так, стремясь погубить Геракла, Гера его прославила. Вот вам и история.
Чем глубже мы погружаемся в прошлое, тем больше встречаем таких говорящих имён, например, египетск. Онуфрий < wnn-nfrw “вечно прекрасный”, еврейск. Михаил < Mīkā’el “Кто (есть) как бог?”, то есть “нет равных богу” или Гавриил < Gaḇrīʾḗl, “бог мой герой”. Но было бы заблуждением полагать, что такие имена остались в далёком прошлом. После Великой Октябрьской социалистической революции, стремясь порвать с буржуазным прошлым, победивший пролетариат стал «изобретать» новые имена, отражавшие новые реалии. Но ничто не ново под Луной, и новые реалии облеклись в старую и проверенную форму свёрнутых текстов и словосочетаний: Вилен “Владимир Ильич Ленин”, Изиль “Исполняй заветы Ильича!”, Оюшминальда “Отто Юльевич Шмидт на льдине” и даже Цвет вишнёвого дерева в мае – женское имя, так и оставшееся не свёрнутым. Новый Вилен вполне сопоставим со старым Онуфрием, Изиль – с Владимиром, а Оюшминальда – с Гераклом. И эти имена тоже рассказывают истории, но уже о новых подвигах и героях.
Образы и мотивы
Это позволяет перекинуть мостик между историей языка и историей литературы, особенно её ранним, фольклорным и мифологическим периодом. Важнейшими формами существования мифа в литературе является образ и мотив. Образ в самом широком смысле – это «любой дискретный элемент знания, несущий содержательную информацию о некотором классе объектов» [Калантар 1980: 162, 164]. «Образ – сфера научного и художественного обобщения, где субъективная реальность предстаёт как бы в стянутом мыслью (воображением) в один узел, в предельно обобщённом виде… В науке и в искусстве выразительность прямо зависит от масштаба и интенсивности обобщения. Всякий образ есть единство эстетического и познавательного, где эстетическое невозможно вне эффективного познания, а познание не может не производить эстетического эффекта» [там же: 179-180]. Такое определение указывает, что Дж. Толкин был абсолютно прав, когда писал, что «наука и романтическая литература не диаметрально противоположны, а органично связаны» [Letters, №131]. Мотив же – «простейшая формула, неразлагаемая схема простейших мифов и сказок, или простейшая повествовательная единица» [Веселовский 1989: 24-25, 305]. Поэтому в литературе, как и морфология с синтаксисом в лингвистике, образ очень часто является результатом свертывания мотива, и, наоборот, при этом мифопоэтический образ воплощается в имени. Так, например, имя домового гнеток объясняется одной из его функций: “тот, кто давит” и может рассматриваться как свёрнутая предложение: он (-ок) давит (-гнет-). В данном примере обращает на себя внимание формальное совпадение в корне -гнёт- существительного и глагола в 3 лице единственного числа настоящего времени [Черепанова 2005: 87-88]. Нетрудно заметить, что имя предшествовало историям не только у Дж. Толкина.
Миф
И теперь мне осталось рассмотреть в свете всего сказанного миф как таковой. В публикации «Наука и миф» я уже давал определение этому понятию, согласно которому это, прежде всего, повествование, то есть, проще говоря, история о мифологических персонажах. В свете соотношения слова и текста и, как частного случая, имени и мифа данное определение необходимо конкретизировать. «Миф – развёрнутое магическое имя… Миф есть имя, развёрнутое в направлении смысла и идеи, имя, данное как созерцаемая, изваянная смысловая картина сущности и её судеб в инобытии…» [Лосев 1994: 218, 232]. Если под мифом понимать именно повествование, текст, то неудивительно, что он представляет собой развёртку имени. Только этот тезис надо уточнить. Что именно развёртывается при переходе от слова к тексту, и как в этом процессе взаимосвязаны чисто языковые и литературные явления? Для этого мне придётся ввести ещё одно понятие – внутренняя форма слова. Если кратко, то это – признак, положенный в основу наименования. Вспомним слово подоконник – то, что под окном. Вот это и будет его внутренней формой. При обращении к истории языка, к этимологии мы неизбежно приходим к метафорическим, поэтическим основам человеческого слова, образным истокам даже кажущихся на первый взгляд нейтральными значений, например: береза < *bher- “белая”, мышь < *mus- “серая”, зуб < *g’on- “рожденный” и т.д. А.Н. Афанасьев прямо определял изначальную семантику слов как «поэтическое картинное изображение» и подчеркивал, что «в незапамятной древности значение корней было осязательно, присуще сознанию народа, который со звуками родного языка связывал не отвлеченные мысли, а те живые впечатления, какие производили на его чувства видимые предметы и явления» [Афанасьев 1994: 8]. Это положение подтверждается современной наукой, в частности в трудах академика О.Н. Трубачева [Трубачев 2003: 202], который, кстати, замечает, что подобное явление характерно и для современного состояния языка, особенно в высоких (в том числе и художественных) стилях речи, где «необходимо считаться с реэтимологизацией», что «служит для нас многозначительным свидетельством своеобразной этимологической памяти слова» [Трубачев 2004: 89-90]. Обратите внимание, Олег Николаевич говорит о художественной литературе и приводит, в частности, интересный пример из классики. В романе Л.Н. Толстого «Анна Каренина» есть такой эпизод: «Одевшись, Степан Аркадьич прыснул на себя духами, выправил рукава рубашки, привычным движением рассовал по карманам папиросы, бумажник, спички, часы с двойной цепочкой и брелоками и, встряхнув платок, чувствуя себя чистым, душистым, здоровым и физически веселым, несмотря на свое несчастье, вышел, слегка подрагивая на каждой ноге, в столовую, где уже ждал его кофе и, рядом с кофеем, письма и бумаги из присутствия» [Толстой 1934: 8]. Выражение физически весёлый выглядит немного странным, но в свете латышского vesels “здоровый” и праиндоевропейского *wesu “хороший, добрый” становится понятным, что слово это изначально обозначало именно физическое здоровье [Трубачёв 2004: 127].
Если же мы рассмотрим более ранние версии литературы, то есть мифы, то там, по словам О.М. Фрейденберг, внутренняя форма слова непосредственно «развертывается в действие, составляющее мотив» [Фрейденберг 1982: 679], а «все мотивы, связанные с данным словом…, суть этимологические решения этого слова…» [Топоров 2004: 42]. Я уже иллюстрировал эти тезисы примерами вроде греческого имени Геракл и славянского названия домового гнеток. Двучленные имена собственные вообще могут рассматриваться как микротексты, что особенно заметно на примерах древнееврейских ветхозаветных имён, но не только. В современной литературе это – всевозможные «говорящие» имена из классики, вроде Стародум или Скалозуб. Имена эти вновь возвращают нас к революционным Изилям и Оюшменальдам.
Итоги
Итак, исторически формирование слов, частей речи и грамматических показателей происходило в линейной последовательности текста, когда некие многозначные «протослова» постепенно срастались, превращаясь в словосочетания, затем – словосложения, а на последнем этапе – в морфемы одного слова, выстраивая этим самым вертикальную структуру грамматики. Далее по такой же схеме, но в обратном порядке слова развёртывались в тексты более высокого уровня, превращавшиеся в истории тех предметов или персонажей, которые обозначались этими словами. И подобные процессы повторялись многократно. В литературе именам соответствуют образы, а текстам – мотивы, которые обычно называют микротекстами. Мотив, также как и текст, представляет собой развёрнутое имя-образ, а образ, составляющий внутреннюю форму слова, может развёртываться в мотив и далее – в историю. История же эта в древности была мифом, то есть рассказом о мифологических персонажах. Это, конечно, очень грубая схема, поскольку детальное рассмотрение всех процессов потребовало бы не одной монографии, но она вполне рабочая, так как помогает понять, как устроен механизм литературного творчества. Разумеется, писатель не всегда использует его осознанно, но великие писатели-классики, прекрасно владея литературным языком, зная литературную традицию, использовали этот механизм в полной мере, что и определяет величие их творений. В древности же, когда внутренняя форма слов была более прозрачной, а границы между отдельными частями простого и сложного слова ещё не стёрлись, или, как говорил Дж. Толкин, связь между формой и содержанием была свежа (fresh association of word-form with word-sense) [Letters, №142], эти механизмы были понятны и доступны практически всем носителям того или иного языка, а потому развёрнутые тексты в больших объёмах зачастую не требовались. Одно лишь перечисление имён уже сообщало о событиях, участниками которых были их носители, как, например, знаменитый Dvergatal – Перечень Цвергов из скандинавской «Старшей Эдды», которым воспользовался Дж. Толкин для создания сказки «Хоббит». Но это уже тема следующей публикации.
Источники
Толстой, Л.Н. Полное собрание сочинений. Серия 1, Произведения [Текст] : [юбилейное издание, 1828-1928] / Л. Н. Толстой ; гл. ред. В. Г. Чертков ; ред. А. Е. Грузинский [и др.] ; Гос. ред. комиссия. – Москва ; Ленинград : Гослитиздат, 1928 – Т. 18 : Анна Каренина : роман в 8 ч. : ч. 1-4 / ред.: П. Н. Сакулин, Н. К. Гудзий. – 1934.
Letters – Letters of J.R.R. Tolkien. Ed. Humphrey Carpenter with Christopher Tolkien. George Allen and Unwin, London, 1981.
LR – Tolkien, J.R.R. The Lord of the Rings. – L. : HarperCollins Publishers, 1991.
SD – Tolkien, J.R.R. Sauron Defeated. Ed. Christopher Tolkien. The History of Middle-earth: Vol. 9. London: George Allen and Unwin, 1992.
Словари
IEW – Pokorny, J. Indogermanisches etymologisches Wörterbuch. – Bern, München : Francke Verlag, 1959.
Литература
Афанасьев, А.Н. Поэтические воззрения славян на природу. Т. 1-3 / глав. ред. Н. Волочаева. – М. : «Индрик», 1994.
Веселовский, А.Н. Историческая поэтика / А. Н. Веселовский ; вступ. ст. И. К. Горский ; коммент. В. В. Мочалова. – Москва : Высшая школа, 1989.
Гамкрелидзе, Т.В., Иванов В.В. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Ч. 1-2. – Тбилиси : Издательство Тбилисского университета, 1984.
Даниленко, В.П. Ономасиологическое направление в грамматике / В.П. Даниленко. – М.: Издательство ЛКИ, 2007.
Иванов, В.В. Лингвистика третьего тысячелетия : вопр. к будущему / В. В. Иванов, Московский государственный университет, Институт теории и истории мировой культуры. - Москва : Языки славянской культуры, 2004.
Калантар, А.Л. Красота истины : об эстет. начале науч. познания / А. Л. Калантар, Академия наук Армянской ССР, Институт философии и права. – Ереван : Издательство Академии наук Армянской ССР, 1980.
Лосев, А.Ф. Диалектика мифа // Миф-Число-Сущность / А. Ф. Лосев ; сост. А. А. Тахо-Годи ; под ред. И. И. Маханьков ; под ред. А. А. Тахо-Годи. – Москва : Мысль, 1994.
Мещанинов, И.И. Общее языкознание. К проблеме стадиальности в развитии слова и предложения : учеб. пособие для лит. фак. пед. ин-тов и филол. фак. ун-тов / И. И. Мещанинов ; Ин-т яз. и мышления им. Н. Я. Марра Акад. наук СССР, Филол. фак. Ленингр. гос. ун-та. ‒Ленинград : Учпедгиз, Ленинградское отделение, 1940.
Степанов, Ю.С., Проскурин С.Г. Константы мировой культуры. Алфавиты и алфавитные тексты в периоды двоеверия / отв. ред. А.А. Королёв. – М. : Наука, 1993.
Топоров, В.Н. Исследования по этимологии и семантике : [в 3 т.] / В. Н. Топоров. – Москва : Языки славянской культуры (Opera etymologica. Звук и смысл). Т. 1 Теория и некоторые частные ее приложения / В. Н. Топоров. – 2004.
Трубачёв, О.Н. Труды по этимологии: Слово. История. Культура. Т.1. / О.Н. Трубачёв – М. : Языки славянской культуры, 2004.
Трубачев, О.Н. Этногенез и культура древнейших славян: Лингвистические исследования / отв. ред. Н.И. Толстой. – М. : Наука, 2003.
Фрейденберг О.М. Мотивы // Поэтика. Труды русских и советских поэтических школ / Сост. Дьюла Кирай. – Будапешт, 1982.
Черепанова, О.А. Культурная память в древнем и новом слове. Исследования и очерки / О. А. Черепанова ; С.-Петерб. гос. ун-т. – СПб. : Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2005.
Шанский, Н.М. Современный русский язык. Учеб. для студентов пед. ин-тов по спец. № 2101 «Рус. яз. и лит.». В 3 ч. Ч. 2. Словообразование. Морфология / Н. М. Шанский, А. Н. Тихонов. ‒ 2-е изд., испр. и доп. ‒ М.: Просвещение, 1987.