Как я уже отмечал в предыдущей публикации, наука по определению является более субъективной формой, чем, например, искусство, так как отражает жизнь в своих собственных, специально созданных человеком, то есть сугубо человеческих, субъективных формах. И при этом именно наука позволяет нам объективно смотреть на мир. Такое диалектическое единство противоположностей становится понятным, если обратиться к самим формам познания, которые называются знаками.
Знаковая природа человеческой деятельности
Ещё в начале 2000-х, когда я учился в аспирантуре и готовился к сдаче кандидатского экзамена по философии, в лекциях заведующего кафедрой философии НГТУ Виктора Васильевича Крюкова я нашёл интересную схему, наглядно представлявшую структуру общественных отношений и позволявшую легко понять специфику человеческой деятельности и условия формирования нашего сознания. Называлась эта схема Социальный Квадрат. Подробнее о нём можно прочитать в диссертации М.П. Данилковой «Концепция теории ценностей с позиции диалектической методологии» [Данилкова 2008]. Я добавил к нему ещё и треугольник, с помощью которого мне было удобно объяснять студентам многие теоретические моменты своих курсов, в результате чего появилась следующая картинка.
S в данной схеме – это «субъект» деятельности, то есть мы с вами.
Ss – это форма множественного числа, то есть «субъекты».
O и Oo – соответственно «объект» и «объекты», или вещи, которые мы производим и используем.
Первичный уровень общественных отношений представлен взаимодействием субъектов друг с другом в процессе трудовой деятельности (S-S), что приводит к появлению личности, и взаимосвязи вещей, которые мы производим в результате этой деятельности (O-O). Сразу оговорюсь, что понятие «вещь» используется здесь в философском смысле, то есть не просто как предмет, но как «объективация человеческих поступков, жизни, труда», о чём я писал в публикации «Эльфы. Смерть и Бессмертие» со ссылкой на советского философа и автора книги об А. Эйнштейне Бориса Григорьевича Кузнецова, который довольно просто пояснил такое определение: «речь идет именно об объективации, а не о фетишизации; не о превращении человеческих отношений в свойства вещей, а о переходе мыслей и воли человека в изменение природы, в новую компоновку элементов природы. Такое превращение и есть создание вещей. Люди объективируют свои мысли и волю, по выражению Эйнштейна, сообща. Производство вещей, т.е. новых сочетаний элементов и сил природы, то, что Маркс называл материальным производством, является общественным процессом. Общественный труд становится основой интеллектуального и эмоционального соединения людей. Мысли и чувства человека направлены к другим людям, человек живет для других и поэтому его жизнь продолжается в других, становится элементом бессмертной жизни» [Кузнецов 1979: 329]. Этот тезис хорошо иллюстрируется Социальным Квадратом.
Второй уровень представляет уже взаимодействия в рамках социума в целом. Расширение социальных связей приводит к более сложному взаимодействию классов и социальных групп (Ss-Ss) и появлению социальных институтов (образования, судопроизводства, власти и т.д.), а вот взаимодействие, «соприкосновение» вещей (Оо-Оо) порождает знаки.
Знак, если давать самое общее определение, ‒ это вещь, которая замещает другую вещь.
Самый простой пример – дорожные знаки, которые являются стандартизированными изображениями того, с чем можно столкнуться на дороге. Само слово знак одного корня со словами знать, знание и значение! Поэтому дорожный знак обозначает явление или событие, о котором нужно знать в процессе движения: где какие повороты, неисправности, заправки, где какую скорость соблюдать и т.д. Если бы мы не использовали эти стандартные изображения, то элементарная поездка стала бы непредсказуемой и очень опасной.
Другой пример – те же знания, которые мы приобретаем, взаимодействуя с окружающим миром. Когда ребёнок пытается потрогать огонь и обжигается, то родители объясняют ему, что это – огонь, он – горячий и трогать его нельзя, потому что можно обжечься. Благодаря сочетанию внешних ощущений с речью в сознании ребёнка закрепляется ассоциация, которая замещает непосредственный опыт и предотвращает неприятные случайности в будущем. В ней есть и образ огня и «физическая память» о боли, и действия, которые привели к ожогу, и, самое главное, словесные обозначения всех этих явлений и процессов – всё это входит в понятие «огонь» и формирует знание о том, как надо с ним обращаться. Как можно заметить, это и есть «новое сочетание элементов и сил природы», которое Б.Г. Кузнецов определил как вещь, и которое в нашем примере стало замещать другую вещь – огонь с его конкретными свойствами и реальное взаимодействие с этим огнём.
Из анализа Социального Квадрата становится понятно, почему правильное определение сознания – это «способность осознавать себя в мире, своё отношение к миру, опосредованное общественно-историческим опытом и предполагающее взаимодействие интеллекта, чувств и воли [Куликова 2002: 262]. Вещь замещает вещь, то есть превращается в знак, в процессе общественной деятельности и социального взаимодействия, происходит это реально (дорожные знаки) или в нашем сознании (понятия), обеспечивая, таким образом, познание окружающей действительности и планирование на основе этих знаний целенаправленных действий. Результатами же этой общественно-исторической практики становятся язык, культура и идеология. Этим понятиям я посвящу отдельные публикации.
Теперь становится ясно, почему человек со всеми его свойствами по определению есть продукт социального взаимодействия и говорить о какой-то «природной естественности» в применении к нам не приходится. Поэтому сознание и называется сознанием, то есть СОвместным ЗНАНИЕм, ибо «отношения между высшими психическими функциями были некогда реальными отношениями между людьми» [Выготский 1983: 142], а память, хранящая эти знания, «является функцией вовлеченности личности в разнообразные социальные группы» [Ассман 2004: 37]. Интересно в связи с этим замечание отечественного психолога, старшего научного сотрудника отдела психолингвистики Института языкознания РАН и факультета психологии МГУ имени М.В. Ломоносова Игнатия Владимировича Журавлёва о том, что «знак – это другой человек во мне» [Журавлёв 2014: 113]. Представить это можно следующей схемой:
Структура и процесс образования знака
Изучением знаков занимается наука семиотика. Слово это происходит от древнегреческого τὸ σημειωτικόν “учение о симптомах; диагностика” и употребляется обычно в двух значениях: «собственно наука о знаках и знаковых системах как средствах хранения, передачи и переработки информации в обществе, природе и человеке» и «сама знаковая система» [Мечковская 2004: 6]. Интересно, что такое медицинское определение древнегреческого термина связано с тем, что слово знак – τὸ σημεῖον – ввёл в оборот знаменитый Гиппократ, основавший диагностическую медицину. По сути, знаки и есть симптомы, то есть признаки, проявления того или иного заболевания, а шире – любых фрагментов реальности. Поэтому любая наука опирается именно на исследование конкретных фактов, а не на пустопорожние измышления, о чём я подробно писал в публикации «Что такое наука».
Как и у любого реального явления, у знака есть чёткая структура, то есть «характерная, узнаваемая и повторяющаяся физическая форма» [Данези 2010: 36]. Знак – это двустороннее образование, его структура включает означающее и означаемое. Учитывая, что знак – это вещь, которая замещает другую вещь, то означающее – это та вещь, которая замещает, а означаемое – та вещь, которую замещают. Процесс такого замещения называется семиозисом. Он происходит в нашем сознании и заключается в возникновении самого знака и установлении связи между явлением действительности, его образом (понятием об этом явлении) и формой знака [Донели 2010: 37; Мечковская 2004: 132]. Семиозис – исторический процесс, проходящий в три этапа:
1. На первом этапе знак ещё тесно связан с тем, что он обозначает и связь эта легко объяснима, поскольку естественна. Например, дым за лесом явно свидетельствует о наличии огня. По-сути, это пока что ещё не знаки как таковые, а именно симптомы, признаки явлений в буквальном смысле древнегреческого слова τὸ σημεῖον. Очевидность связи дыма и огня вытекает из общественно-исторической практики человека, наличия в его сознании понятий «дым» и «огонь» как результата практической деятельности и опыта, согласно которому «дыма без огня не бывает».
2. На втором этапе в результате усложнения производственной деятельности человека возникает потребность в новых знаках, которые образуются самым простым путём – с помощью имитации. Это уже известные нам дорожные знаки или, например, географические карты. С этого момента знак становится собственно знаком, то есть не частью обозначаемого, его признаком, а полноценной вещью, замещающей другую вещь, но при этом сохраняет существенные признаки этой вещи. Так, топографический план местности в целом похож на саму местность, но не является её частью. Такой переход, ставший следствием производственной деятельности человека, дал нам огромные преимущества, поскольку теперь люди могли досконально изучить любое место, даже не видя его в реальности. Разумеется, надёжную карту можно составить, только исследовав это самое место, но подобное исследование стало не обязательно проводить всем. С дорожными знаками та же история. Процесс образования подобных знаков называется метонимией, или переносом признаков по смежности.
3. В процессе семиозиса выяснилось, что знаки обладают интересным свойством – они способны сами порождать знаки более высокого порядка, то есть вещь, которая замещает другую вещь, сама замещается новой вещью, и таким образом означающее становится означаемым. Это напоминает большую матрёшку, а знаки более высокого уровня уже настолько отдаляются от оригинала, что перестают даже походить на него. Так возникает метафора, то есть перенос признаков по подобию. Например, лиса в народных сказках – метафора хитрого человека или хитрости как таковой. Тут можно примерно догадаться, почему это так, но связи далеко не очевидны. Наиболее эффективны знаки, которые вообще не связаны с означаемым, например, знаки письма. Они элементарны, их крайне мало, а комбинаций, которые они могут образовать, практически бесконечное множество, что позволяет точно и полно описывать реальность, поскольку, отвлекаясь от конкретных свойств реальных объектов, человек имеет возможность уловить устойчивые системные признаки и отношения, что даёт возможность вывести самые общие принципы, именуемые законами, и на основании этих законов осуществлять эффективную производственную деятельность. Подробнее об этом я писал в публикациях «На перекрёстках науки и искусства» и «Логика и диалектика».
Возвращаясь к структуре знака, можно сказать, что в идеале связь между означающим и означаемым максимально произвольна, то есть символична, что обеспечивает наибольшую точность передачи информации с помощью определения. Высшим уровнем семиозиса являются научные термины, формулы и уравнения, которые требуют максимальной однозначности в интерпретации, поскольку их форма абсолютно субъективна и никак не связана с теми сложными явлениями действительности, которые заключены в понятиях, категориях и отношениях, выявляемых на основании научного анализа действительности.
Типология знаков
На основании трёх ступеней семиозиса американский философ, логик и математик Чарльз Сандерс Пирс разработал целостную теорию и типологию знаковых систем. В основу типологии он положил степень мотивированности, которая соответствует ступеням семиозиса.
Знаки бывают трёх типов, но я остановлюсь на двух, из которых складывается вся человеческая деятельность.
Иконический знак строится по принципу «А ‒ это не В, но похоже». Например: дорожные знаки, или географические карты, о которых я уже говорил. Поэтому такие знаки и называются иконическими – от древнегреческого слова ἡ εἰκών “изображение, подобие (изваяние, портрет и т.п.)”. Здесь мы всегда можем угадать мотивы, по которым тот или иной иконический знак создан (ёлочка на карте срисована с настоящего хвойного дерева). Знак-символ исходит из принципа «А ‒ не есть В и не похоже, но мы условились, что одно будет обозначать другое». Например: человеческий язык. Слово стол совсем не похоже на реальный предмет, но люди условились, что именно эта звуковая последовательность будет обозначать именно этот предмет, причём не конкретный стол, а целый класс объектов! И не люди вообще, а носители русского языка! Отсюда и разница в языках: древние греки условились, что этот класс объектов будет обозначаться звуковой последовательностью τράπεζα, а когда это слово попало в русский язык и стало трапезой, то носители русского языка условились, что у них оно будет обозначать застолье. Поэтому такие знаки и называются символами – от древнегреческого слова τὸ σύμβολον “то, что сложено вместе; сравнимое, похожее; то, что обозначает вещь”. Здесь мотивы, по которым выбирается знак, не всегда понятны, но их можно определить, изучая историю знака. Так, например, когда в 1863 году утверждали символ Международного гуманитарного движения Красного Креста, то взяли флаг Швейцарии как страны, соблюдающей международный нейтралитет, и просто поменяли цвета: белый крест на красном поле заменили на красный крест на белом поле.
О переходе и комбинации знаков
Интересно, что со временем знаки-символы могут «сдвигаться» в сторону иконических, то есть в их взаимоотношениях снова появляется мотивированность, только вторичная. Например, во время Русско-турецкой войны 1877-1878 гг. Турция заменила эмблему Красного Креста на Красный Полумесяц, потому что для мусульман Крест ассоциировался с христианством. Или то же обозначение скорости v связано с латинским словом vēlōcitās “скорость”. Тут уже мотивы выбора знаков вполне прозрачны, а сами знаки в какой-то мере перестают быть произвольными.
Кроме того, внутри одних и тех же систем знаки-символы могут сочетаться с иконическими знаками. Например, на топографических картах. Как я уже сказал, карты у нас относятся в целом к иконической системе, но линии меридианов и параллелей – это уже символ, так как линии эти условны и в реальности мы их на Земле не найдём. Подробнее обо всём об этом Вы можете почитать в уже упомянутых пособиях Нины Борисовны Мечковской [Мечковская 2004] и Марселя Данези [Данези 2010].
Почему субъективные символы объективны
Как я уже говорил в публикации «Что такое наука», и как видно из Социального Квадрата, наша деятельность начинается с познания реальных вещей в реальном мире. Взаимодействуя с огромным количеством вещей, явлений, свойств и отношений, мы запечетлеваем в сознании их образы, на основе которых формируем уже более сложные определения. Очень хорошо это видно на примере превращения обычных слов в научные термины. Возьмём, к примеру, слово склонение. По опыту мы знаем, что объекты реального мира, особенно гибкие и тонкие, могут менять свою форму, сгибаться, соприкасаясь друг с другом. Например, ветви деревьев, или тонкие нити паутины, и даже сами деревья наклоняются, переплетаясь ветвями и стволами и образуя прочную связь. Слова, конечно, не могут изгибаться, но, когда мы изменяем их окончания, чтобы выразить свою мысль, они тоже словно переплетаются между собой, образуя прочные связи, которые мы называем фразами: Вот дом, который построил Джек! А это пшеница, которая в тёмном чулане хранится, в доме, который построил Джек. А вот трава у дома, а за домом растёт берёза. Чем не склонение? Если посмотреть на значения этого слова, то отклонение от вертикального положения вполне можно истолковать как отклонение от первоначальной формы. Именно такой смысл и был заложен в латинском слове dēclīnātiō “наклон, наклонение, отклонение, склонность”, а потом скопирован в русском языке. Но если отклонение какого-нибудь дерева мы можем себе представить в реальности именно как наклон, то с отклонением слов от исходной формы уже сложнее, так как они визуально и на слух не изгибаются, а просто меняют окончания. Поэтому при использовании слова склонение в языкознании нужно уже твёрдо знать, что это изменение слова по родам, падежам и числам, иначе можно и ошибиться, особенно если термин употребляется в разных науках. Помню, как-то зашёл я в книжный и увидел среди книг по филологии монографию под названием «Морфология позвоночных». Сотрудник магазина, видимо, когда-то учился на гуманитарном факультете и знал, что морфология – это раздел грамматики. Но вот древнегреческий он, похоже, не усвоил, так как слово морфология происходит от греческого μορφή “форма” и λογία “наука” и обозначает ещё и науку о форме и строении организмов. Да, научные термины настолько точны, что даже одно и то же слово может выражать два, почти не связанных между собой понятия. А теперь представьте, что покупатель ищет так нужную ему «Морфологию позвоночных» и не может найти, потому что сотрудник магазина не учёл такого элементарного момента!
Из этого мы можем сделать удивительный вывод. Да, значки-то люди придумывают произвольно и вполне могли бы заменить слово морфология на абракадабру, но как только они договариваются о том, что вот эта вот абракадабра будет означать в этом случае раздел грамматики, а в другом – науку о строении организмов, то сами изобретатели не могут произвольно такое положение дел изменить! Это всё равно что менять названия улиц. Представляете, сколько нужно переделать документов, табличек и справочников, чтобы все люди поняли: Таврическая в каком-нибудь Н-ске это бывшая Ленина! Придётся тратить уйму времени, сил и ресурсов. А всё потому, что кроме формы и содержания знаки имеют ещё и жёсткую привязку к реальным объектам – они, ведь, вещи, которые заменяют другие вещи, а это, как на производстве: если Вы подменяете коллегу, то должны чётко выполнять его функции, а не заниматься чем попало. Такая привязка называется референцией (от вульгарнолатинск. referentia, образованного от латинск. referēns “относящий”), а реальный объект – референтом. Референция действительно похожа на узы, так как, чем более произвольно отношение между означающим и означаемым, тем жёстче связь между знаком и референтом, тем меньше возможностей что-то произвольно поменять, в противном случае понимание того, что конкретно стоит за тем или иным произвольным знаком, моментально потеряется и люди начнут допускать ошибки в действиях. Вот такая вот диалектика. Но именно эта особенность позволяет нам с помощью придуманных человеком знаков довольно точно описывать окружающий объективный мир. Вот, например, известная ещё со школы квадратичная функция, по которой строится график параболы: y=x2. Примерами зависимостей квадратичной функции в физике являются зависимости мощности электрического тока P=I2R при постоянном сопротивлении, угол поворота при равнопеременном движении 
, кинетической энергии 
и другие формулы, связывающие различные физические величины. Если мы подставим вместо значков данные конкретных измерений, то получим знания о тех фрагментах реальности, которые выражены этими значками и их отношениями внутри уравнений. А теперь представьте, что будет, если мы ослабим узы и произвольно поменяем смысл хоть одной из этих произвольных закорючек! Особенно при вычислении мощности электрического тока!
Итог
Человек – сложная комбинация природного и социального, а потому, при всей условности и произвольности нашей деятельности, мы привязаны к реальному миру и наше мышление начинает отсчёт именно от материальных объектов, явлений и свойств, которые замещаются в нашем сознании образами, сперва довольно похожими на то, что они замещают. Но по мере усложнения материальной деятельности и производства познанные или созданные нами вещи сами становятся заместителями, формируя более произвольную и вместе с тем более точную картину объектов и взаимозависимостей окружающего мира, и чем произвольнее ассоциации между объектами и их заместителями, тем жёстче они связаны и тем больших знаний и навыков требуют от нас в обращении с ними, и наука является вершиной этого процесса, почему в своё время английский зоолог и популяризатор науки Томас Гексли и определил её как «крайнее проявление здравого смысла, то есть неуклонную точность в наблюдениях и безжалостность к логическим ошибкам» [Huxley 1880: 2].
Литература
Ассман, Я. Культурная память : письмо, память о прошлом и полит. идентичность в высоких культурах древности / Ян. Ассман ; пер. М. М. Сокольская. ‒ Москва : Языки славянской культуры, 2004.
Выготский, Л.С. История развития высших психических функций // Выготский Л. С. Собрание сочинений: в 6 т. / Гл. ред. А. В. Запорожец. – М.: Педагогика, 1982-1984. Т. 3 : Проблемы развития психики / Под. ред. А. М. Матюшкина – 1983.
Данези, М. В поиске значения. Введение в семиотическую теорию и практику : [учебное пособие для студентов гуманитарных специальностей вузов : пер. с англ.] / Марсель Данези ; [под общ. ред. С. Г. Проскурина] ; Федеральное агентство по образованию, Новосибирский государственный университет, Юридический факультет. - Новосибирск : НГУ, 2010.
Данилкова, М.П. Концепция теории ценностей с позиций диалектической методологии: Дисс…канд. филос. наук. – Новосибирск, 2008.
Журавлев, И.В. Семиотический анализ расстройств речемыслительной деятельности / И. В. Журавлев. - Издание третье, исправленное и дополненное. ‒ Москва : URSS : ЛЕНАНД, 2014.
Кузнецов, Б. Г. Эйнштейн. Жизнь, смерть, бессмертие / Б. Г. Кузнецов. – 5-е изд., перераб. и доп. – М.: Наука , 1979.
Куликова, И.С. Введение в металингвистику : (системный, лексикографический и коммуникативно-прагматический аспекты лингвистической терминологии) / И. С. Куликова, Д. В. Салмина. – Санкт-Петербург : САГА, 2002.
Мечковская, Н.Б. Семиотика: Язык. Природа. Культура : курс лекций / Н. Б. Мечковская. – М. : Академия, 2004.
Huxley, Thomas Н. The Crayfish: An Introduction to the Study of Zoology. London: C. Kegan Paul and Co., 1880.